— Не буду я, — фыркнула я, а после развернулась и спокойно пошагала на место.
— А не выпьешь, — остановил меня холодным тоном Астафьев, — я твой маме расскажу одну увлекательную басню про сумочку с миллионом и доверчивую девочку Сонечку. А что? Пусть заранее консервы готовит на зону. Хлеб печет с ножом внутри… Ты у нас хрупкая малышка, тебе нож нужен поострее.
По спине прошел холодок. Бессилие смешалось со страхом. «Доигралась, Симонова?», — рычал внутренний голос, обиженный на весь мир вокруг.
— Не посмеете, — прошипела я сквозь зубы, даже не поворачиваясь. — Мама же вас боготворит!
— Вот только поэтому, Сонечка, — стальным тоном поставил меня на место босс, — я и не стану от нее ничего скрывать. Марья Витальевна достойна знать всю правду.
— Пожалуйста, — страх внутри был такой силы, что я позволила голосу задрожать, — не надо. Я не хочу, чтобы она знала.
— Я бы тоже не хотел, чтобы ты меня при Марье Витальевне позорила, но... Что поделать, Сонечка. Назад время не воротишь.
Дверь кухни хлопнула, к нам вышла довольная мама:
— Вот и твой стакан, Сонечка! Все никак не могла найти красивый, большой, стеклянный.
А дальше воспользовавшись своим очаровательным обаянием, Павел Григорьевич увлек маму разговором о всякой всячине. Сам он ничего не ел и не пил, а вот мне каждую секунду напоминал, что пора бы начинать.
Я пригубила, поморщилась, подальше от себя жижу отставила. Дрянь редкостная, ни дать, ни взять.
— Марья Витальевна! — заметив мой жест, воскликнул тут же начальник, — Я вам не рассказывал, как у меня на днях сумка потерялась?
— Как?! — ошарашенно воскликнула моя впечатлительная мамочка.
С подергивающимся взглядом, я испуганно присосалась к трубочке и одним махом осушила глотков десять. Правда, потом меня чуть не стошнило, но вот Павел Григорьевич был доволен. Улыбался неестественно широко. Особенно, когда мама сама вытащила старый альбом с фотографиями и принялась показывать меня маленькую.
Бросив на меня заигрывающий взгляд, поиграв бровями и послав незаметный мамочке воздушный поцелуй, босс покачал головой:
— Да… Вот смотрю я, как голенькая Сонечка в год плескалась в бассейне, и вижу, что ничего в ней не поменялось.
— Как же это? — приспустив очки, мама несогласно покачала головой. — Сонечка моя шикарная девушка. Все при ней: и фигура, и мозг. Красавица, всем на зависть.
Склонившаяся над коктейлем, я готова уже была выть от отчаянья и вони из бокала, как вдруг услышала хрипловатый голос Астафьева:
— Тут не поспоришь.
Звучал он уверенно, словно не шутил. Словно и вправду считал меня ничего… Почему-то эта мысль стала приятной, теплом растеклась по телу. Но тут же я опомнилась: «А ничего, что он с каждой спит? Для него все красивые!».
— Так что же там с портфелем, Пашенька? — опомнилась мамочка.
Поперхнувшись, я снова вернулась к трубочке. Кривясь, сдерживая рвотный позыв и стараясь не дышать, быстро пила, пила, пила…
— Ничего, Марья Витальевна, — облегчил мне участь Павел Григорьевич. — Обычную сумку потерял. Пустую. Ничего особенного, просто нравилась.
— Понимаю тебя, как никто другой! — положа руку на сердце, эмоционально заверила начальника женщина. — Я вот на днях футляр от очков где-то посеяла, так же убивалась…
Внутри меня явно случилось что-то страшное. Видимо, настойка из холодильника и убойное смузи не поделили территорию и теперь просились наружу. Желудок скрутило с утроенной силой. Свернувшись в три короба, я так резко вскочила на ноги, что стул подо мной упал с грохотом на пол.
