Папа как-то шепнул маме, мол, родителей Люсинды разжаловали от титулов в послевоенные годы, и они в качестве беженцев прибыли в Россию. А где там правда, никто не скажет. Люся заботилась о нас с Витькой, любила, как собственных детей, а я обожала в детстве слушать её сказки. Конечно, она осталась бы с нами, не бросила бы в беде, когда погибли мама и папа, но Витёк, сволочь, выгнал её. Чтобы не мешала предаваться порокам.
— Мариш, слушай, обещай, что не будешь сейчас орать и строить меня.
Начало не впечатлило. Я и не ожидала, что братец рассыплется в благодарностях за то, что не даю ему сдохнуть с голоду и оплачиваю коммунальные услуги. Смотрю на этого балбеса, и чувствую, как закипаю. Вот сто процентов, денег станет просить!
Он садится на стул, поставив тот задом наперёд, и в глазах я читаю мольбу. Засранец! Забыл, что я ему говорила? Меня больше не пронять жалостливыми речами. Всё, лавочка прикрыта. Нужны деньги — в путь, зарабатывать самому.
— Ближе к сути. — вздыхаю, не разрешая себе поддаться эмоциям.
А ведь всё-таки брат родной, одна кровь. Жаль гадёныша. Мама бы ужаснулась, если бы дожила до такого позора. Витьку она баловала и любила сильнее, чем меня. Ещё бы, сын, наследник империи Ветровых. Гордость папы, продолжатель рода. Боюсь, что династии пришёл кирдык, не будет уже никаких Ветровых, Витька же не способен вообще быть отцом. Ему самому впору няньку искать.
— Они приходили. — неожиданно потухшим голосом сообщает он, и я вижу, как дрожат у него пальцы. — Мариш, они приходи сюда, угрожали грохнуть меня, если я завтра не достану денег. Они меня били.
Я скептически вздёргиваю бровь. Били…? А где наглядные признаки-то? Витёк, словно прочтя мои мысли, быстро задирает затасканную, засаленную водолазку, демонстрируя своё тщедушное тело, и меня охватывает тревога. На его коже чернеют свежие синяки.
— Видишь? — шепчет он, вцепившись в мою руку. — Мариш, они меня убьют. Это страшные люди, поверь.
— А когда ты потащился занимать у этих страшных людей, то не думал о последствиях? — поборов в душе жалость, шиплю я. — ты же должен был понимать, что тебя заставят отдавать долг! Где твои мозги тогда были?!
Он психует, вскакивает со стула и дёргано расхаживает по кухне.
— А что теперь об этом говорить? — кричит мне в лицо. — ты хочешь, чтобы меня грохнули, да? Так меня грохнут! А ты будешь рада! Избавишься от надоедливого братика, никто ведь больше не станет нервы трепать!
У него опять начинается истерика, и мне приходится садко хлестнуть ему по щеке. Поток слов тут же иссякает, а в глазах, по-детски больших, мелькает обида.
— Хорошо, давай по делу. От меня ты что хочешь? Где я возьму такую бешеную сумму?
Он хватается за голову.
— Вот! — тычет в меня пальцем, как безумный бегая вокруг. — вот, ты правильно мыслишь! Нам неоткуда взять деньги. Марин, я не хотел тебя втягивать в свои проблемы, так уж вышло. Прости.
— Подожди… — настораживаюсь я, уловив в его словах скрытый смысл. — что это значит?
Витька, притихнув, кусает губы, избегая моего взгляда. Молчит долго, и я злюсь. Встряхиваю его, принуждая ответить, и тогда он выдаёт то, от чего у меня чуть не отвисает челюсть:
— Мариш, он сказал, что спишет с меня часть долга, если ты… — затравленно смотрит мне в глаза. — Если ты с ним переспишь.
— Кто это — он?!
— Шакал. — тихо произносит Витёк, вновь сжав виски ладонями. — я должен ему. Это он поставил меня на счётчик. Ты понимаешь теперь? Он меня убьёт! — и вдруг бросается ко мне, падает на колени, и отчаянно вопит: — Спаси меня, а? Сестрёнка, спаси меня! Ну, от тебя же не убудет. Трахнешь его пару раз, и всё, мы свободны. Никто не узнает.
