− Да уж скажешь, − раздался пьяный голос в другом углу трактира, и все узнали известного погонщика леммингов панциря по кличке Кетмень. − Мне он несколько раз выращивал песцов для прогона, да толку от них было что от твоей песцовой шапки!
− Ты сомневаешься в моих словах?! − Требуха закатала рукава обширной рубахи, отёрла ладони о кожаные штаны и поднялась, по пути прихватив кружку с недопитым пивом.
− Я, ежели правду грю, то не отступлюсь! − вскочил молодым петушком Кетмень.
− А я, стало быть, морочу воздух грязной брехнёй? − Китовый Ус подошла к панцирю и нависла грозовой тучей у него над головой.
− Стало быть, так! − не унимался Кетмень.
− Хочешь сказать, что моя Силька пустобрёха?!
− Угу… − только и успел произнести панцирь, как громадная оловянная кружка опустилась на его маковку. Тут же появился Граф и, без особого интереса поглядывая на обмякшего панциря, спросил: − Ты от души или так, для острастки?
− Смеёшься! Если бы от души, она у него вмиг вылетела бы. Так, шоб не рыпался на честных барышень!
− Сама отнесёшь или мне приложиться?
− Тащи, боюсь перепачкаться, − великодушно махнула рукой требуха.
− Тогда с тебя ещё пару монет и выпивка для панциря на весь вечер. Деньги есть или в кредит?
− Да я же с перегону. Конечно есть, видишь? − Она потрясла перед его морщинистой мордой кошельком, затем достала монеты, отдала Графу и вернулась на своё место под бурные возгласы собутыльников. Хозяин трактира поднял панциря как пушинку, отнёс его на своё место, вылил ему на голову остатки пива из кружки, взятой с соседнего столика. А когда панцирь пришёл в себя, то спокойно сказал: − Теперь выпивка будет только под еду, она оплачивает.
− Я всегда знал, что требуха обширнейшей души женщина, − живо возрадовался Кетмень, слизывая текущее по лицу пиво. − Тащи ведро крабовых клешней, креветок, мидий и жбан моего любимого, зеленовато-тёмного, холодненького, с хрустящими льдинками.
Описываемая сцена как раз и произошла на глазах скрыги и ротана за какие-то десять секунд. Она была настолько обычным делом в этом трактире, что на неё никто так и не обратил бы внимания. Если не считать короткого замечания ротана.
− Вот видишь, а ведь это тоже любовь.
− Кого? Панциря, что ли? − удивился Тяй.
− Да, его. Только он так обожает требуху, и она об этом знает, и ей очень приятно от этого обстоятельства.
− Ага, и за свою любовь панцирь получает всегда кружкой по голове, а потом закуску с выпивкой.
− Страдать надо уметь со вкусом.
− По-моему, он просто клянчит выпивку, сохраняя, так сказать, своё мужчинское достоинство.
− Неужели?! А вот подойди к требухе и скажи, что, мол, панцирь, уже который год по ней вздыхает.
− Ей дел до его вздохов что козлу до кордебалета! Она только о своей Сильке думает. Может, иногда ещё о тюленях.
− Попробуй, а я пока закажу поесть, − ротан как-то странно покачал головой и направился к стойке.
Тяй в сомнениях потоптался у порога, его пару раз кто-то толкнул из входящих-выходящих, потом у него внутри что-то засвербело, и он смело шагнул к столу требухи со товарищи.
− А, Тяй, привет, как там скрыжные дела? Выпьешь со мной за здоровье Сильки?
− Спасибо, Ус, всё в кипятке, никаких проблем. А за здоровье я выпью.
− От молодца! − проревела требуха на весь трактир, и Тяй увидел, что сидящий за стойкой ротан открыл рот от удивления (видимо, сегодня день не простой, с явной поволокой!).
