Нищих?
― Ща, ― недобро щурясь, Сорокин мягко отодвигает меня. Чтоб не мешалась. ― Челюсть поправлю модельному фейсу и пойдём.
Я, видимо, совсем ку-ку, но снова влезаю между ними.
― Я ухожу, ― упираясь ладонями в твёрдую как камень грудь, выразительно округляю глаза. ― Повторного предложения не будет. Выбирай, ― бросаю ему так, словно он дофига чего потеряет, если откажется. И реально ухожу.
А пока иду к воротам размышляю над тем, что я, кажется, и правда в каждой бочке затычка, как любит шутить Карина. И она отчасти права.
Вот зачем, зачем я сейчас вмешиваюсь не в своё дело, кто скажет? Мне лично какая разница: что они будут делать? Да пусть хоть попереубивают друг дружку: ни одного, ни другого не жалко.
Но нет, сунуться под горячую руку непременно надо. Хорошо, не огребла. Зато от мутного компаньона отвязалась, так что вроде как Маркова ещё и благодарить надо...
Нет. Не отвязалась. Уже за территорией меня нагоняют тяжёлые шаги Сорокина.
Блин. Реально идёт провожать.
4. Глава четвёртая. "Любовь это... следы от её губной помады"
POV СОРОКА
― Так ты пацифистка? Тараканов тоже жалеешь?
Неторопливо идем вдоль береговой линии, прикупив в уличном ларьке хот-доги.
― Не всегда все решается кулаками.
― А как еще?
― Диалогом не пробовал?
― Ты такая интересная. А если нормальных слов не понимают? Что прикажешь делать? Лучше уж втащить разок. Как показывает практика: так материал усваивается гораздо быстрее.
― Ты для того в том подвале и выколачивал душу из этого «Хана». Материал закреплял?
Так. Не туда сворачиваем. И я не о дороге.
― Мне казалось, мы определились: ты там не была и ничего не видела.
― Но я была и видела.
Не, Саламандрик. Это залет. Оно тебе надо?
― Я полагал, ты куда понятливей. Но, видимо, тебе все-таки очень хочется проблем.
― Что, тоже меня побьешь?
Замираю с поднесенной ко рту сосиской, слишком сильно сжимая булку.
― Не понял, ― облизывая пальцы, вымазанные соусом, хмуро впериваюсь в нее взглядом. ― По-твоему, я девчонок бью?
― Откуда мне знать. Ты так старательно угрожаешь, что выводы напрашиваются сами собой.
― Дура. Я не угрожаю, а предупреждаю. Угрожать тебе будут другие, ― в один присест доедаю хот-дог, комкая салфетку. ― И будет тебе известно, я в жизнь руку на девку не поднимал. Хотя порой очень хотелось. Даже не представляешь: насколько хотелось.
Мать по синьке частенько так и нарывается, однако внутренние стопы еще работают. Обычно считаю до десяти и ухожу, чтоб не сорваться. Пусть ее батя лупит за пьяный дебош и раздвинутые перед другими ноги.
― Что ж… ― разглядывая свою толком так и не тронутую «горячую собаку», задумчиво пожимает плечами Чижова. ― Новость радует. Значит ли это, что рядом с тобой я могу не опасаться за свою безопасность?
― А что, страшно? Боишься меня?
― Нет. Не боюсь. Я же вроде не даю повода провоцировать тебя на агрессию.
― Тут ты права. Больше скажу, ты меня даже почти не бесишь. В отличие от других.
Выходим с цветущей аллеи на центральную набережную, огороженную бетонным, но косящим под мрамор заборчиком.
Вокруг ни души: так, пройдет только мимо редкий прохожий. Общее скопление ночных компаний расположено дальше. Там, где начинается зона кафешек и баров.
― Не пробовал быть проще? Смотреть на мир под другим углом?
― Это как? Раком встав? Не, не приходилось. Я как-то больше других обычно нагибаю. Ни одна, кстати, еще не жаловалась.
Скабрезная шутейка остается неоцененной.
