– Нет, я бы не хотел другой жизни, доча.
Я вздрогнула и перевела взгляд на папу.
– И детства другого бы не хотел. А уж сейчас без мамки твоей, без тебя и Маркизы, без твоих пацанов и Машеньки я себя даже и не мыслю. Мне очень нравится с вами жить, с вами не соскучишься.
– Вот и живи, папа! – я вскочила с табурета, обняла папу, крепко обняла, как в детстве. – Не умирай, пожалуйста!
– Чего это вы меня все сегодня хороните? У меня и в мыслях нет помирать. Весна такая тёплая выдалась, дел столько ещё не переделано, с внуками ещё не наигрался. Чего ты это себе напридумывала?
– А гроб? – сквозь слёзы спросила я.
– А что гроб? Гроб как гроб. Раньше в деревнях мужики сами себе гроб тесали, заранее. И все к этому нормально относились. Мужик должен быть хозяйственным. И с дальним прицелом. А я сам сколотить не сподобился. Мать бы мне всю плешь проела. Ей бы точно не понравились стружки во дворе. Я гроб заказал у Кондратия с нашей деревни. Помнишь деда Кондрата?
– Нет, – я шмыгнула носом и отрицательно покачала головой.
– Конечно, не помнишь. У вас, у баб, память короткая. Вы хороших людей долго в голове не держите. Вы только тех, кто вас чем-то обидел, на всю жизнь в своей душе прописываете и носитесь с этими обидами как с писаной торбой.
– Ты тоже вот до сих пор на бабушку обижался. И на папу своего.
– Да, доча, обижался. Батю уж сколько лет не вспоминал, а как вспомнил, так мне эти детские обиды по глазам ударили. Стыдно стало. Вот я и решил этот гроб купить. И буду по нему выжигать. Всех, кого любил, кого люблю, на кого обижался, кого не понимал, – выжгу. А потом лаком покрою. И будет у меня гроб – любо-дорого смотреть. С портретами. Не хуже иконостаса.
Я в ужасе смотрела на папу. Папа был спокоен и даже как-то расслаблен. То, что он затеял, ему казалось нормальным. Подумаешь – выжигать по гробу.
– А мама знает? Знает, для какой цели ты гроб купил?
– Куда там – знает! Я не успел его во дворе сгрузить, как мать такой крик подняла, что я ей ничего и рассказать не успел.
– Надо было рассказать до того, как ты этот гроб купить решил.
– Ты так считаешь? – папа, усмехаясь, смотрел на меня. – Если бы я с твоей мамой заранее своими планами поделился, то лежал бы сейчас в местной больничке на обследовании. А ты бы со мной не водку пила, а морковный сок. Нет, Васенька, есть решения, которые мужик должен принимать один, без посторонней помощи.
– А давай, папа, сходим на могилу к бабушке, – неожиданно для самой себя произнесла я. – Я ей цветов нарву.
– Давай, Васька, – папа потрепал меня по волосам и улыбнулся. – Это ты хорошо придумала. Прежде чем начну заниматься тем, что затеял, поклонюсь маме, попрошу за всё прощения… А ты сейчас спать ложись, совсем ты от выпитого раскисла. А завтра, как проснёшься на зорьке, так и пойдём, Бог даст.
Это его «на зорьке» меня немного смутило, но я решила не спорить, чтобы сохранить ту благостную ноту, на которой завершился наш разговор. У меня никогда не получалось в родительском доме вставать на зорьке, очень сладко всегда спалось. Да и в городской квартире у меня это редко когда получается.
Проснулась я в десять часов утра. Зорькой это не назовёшь никак. На мой взгляд, не имеет никакого значения, во сколько мы пойдём на кладбище – в шесть утра, по холодной росе да в ботах, или в одиннадцать утра, под тёплыми лучами весеннего солнца и в лёгкой яркой обуви. Но я знала, что у папы на это своё, особое, мнение. Получается, что я сегодня в очередной раз в чём-то его подвела.
