– Вот-вот, шпионов! И отца в шпионаже обвинили. Его, селекционера, который выводил новые сорта зерновых, человека самой мирной профессии – его обвинили в том, что он сотрудничает с иностранными разведками! И он признался в этом, понимаешь?! Это какими же методами у вас заставляют честных людей себя оговаривать? Может, расскажешь?
– Марина… Мариночка… – беспомощно твердил Егор.
– Все кончено! Все между нами кончено. Я полюбила Егора Хижняка, прекрасного наездника, любимца Степана Михайловича. А с человеком, который служит в «органах», ничего общего у меня быть не может! Я даже домой тебя пригласить не могу, не могу с мамой познакомить! – выкрикнула она.
– Постой, не руби с плеча! Не каждый день такие встречи происходят. То, что между нами возникло. Это же дар судьбы, как ты не поймешь?! Как же ты так.
– Так!!! Ошиблась, бывает. Кто ж знал, что ты людей мучил? На лбу не написано.
– А это ты брось! – рассвирепел Егор. – Крови на мне много, – это правда! Так на всех, кто воевал, она есть! Вас всех, тебя в том числе, защищали, между прочим!
– Спасибо за защиту! От таких защитников в каждой второй семье горе!
– Э-эх! Что ты понимаешь, соплячка. Что ты понимаешь в мужской жизни? Кто дал тебе право судить меня? Я ни разу своей честью не поступился! И нет на мне невинной жизни ни одной! И никто не может заставить меня сделать что-либо против совести. И никто, кроме боевых товарищей, не имеет права судить меня! Ладно, прощай! – Егор хлопнул дверью.
В окно было видно, как шел он, размахивая руками, быстрыми шагами сокращая расстояние до березовой рощи. Марина смотрела ему вслед и беззвучно рыдала.
Хижняк ходил по комнате, собирая вещмешок. В этой комнате, где он часто оставался до войны на ночь, а то и на день-другой – если задерживался допоздна на заводе или перед скачками, когда нужно было находиться возле лошадей неотлучно, – в этой комнате, как оказалось, сохранилось много милых мелочей. Несколько книжек, открытки, любительские фотографии, хлыст, защитные очки, секундомер, даже наездничья куртка. Он взял в руки секундомер, щелкая кнопкой по привычке наездника. Стрелка то стремительно неслась по кругу, то останавливалась как вкопанная. Вот так и его счастье – стремительно неслось, завертев его в сладком водовороте, и остановилось, как не было.
Он побросал кое-что из мелочей в мешок, последним взглядом окинул комнату и вышел.
Хватит, расслабился здесь среди цветочков. Пора и честь знать.
Получалось, что возвращается он на полсуток раньше, но это ничего. Раньше – не позже.
Он вышел на темную уже улицу, быстро пошел к остановке. Если трамвая не будет, поймаю попутку, думал он, закуривая. Недалеко от остановки Хижняк остановился, привлеченный какими-то сдавленными звуками. Звуки, – кажется, это был придушенный женский крик, – раздавались из ближайшей подворотни.
Не мешкая, он отшвырнул окурок и бесшумно скользнул в арку.
У стены, ведущей в глубину двора, три мужские фигуры возились возле «распятой» вдоль нее женщины в светлом платье. Двое удерживали ее раскинутые в стороны руки. Третий, очевидно главный, тесно прижавшись к жертве, задирал подол платья. Другая его рука сжимала горло девушки. Жертва отчаянно сопротивлялась, но силы были явно неравны.
Все трое были так увлечены происходящим, что не заметили, как подкрался Егор, и завопили лишь тогда, когда он сильным ударом сзади, чуть правее макушки приплюснутого затылка, свалил главаря с ног.
