* * *
Казалось, они поссорились. Но ничего подобного: в субботу Щербатов приехал с богатыми сладостями, покладистый и мирный. Приехал в то время, когда и Анна Ивановна была дома. Устроили маленькое торжество с вином и фруктами. И даже тогда, когда мать с дочерью обратились к иконам, чтобы прочесть молитву, за спинами их пристроился и Щербатов, он трижды перекрестился молча.
Во время застолья Щербатов много шутил, много славословил Матронушку и благодарил Наташу за преподанную науку и помощь. Но сам не притронулся к вину – стопочка его так и оставалась полной.
* * *
И ещё разок приходил он столь же добродушный и уступчивый – «друг семьи», как он однажды назвал себя.
А когда неделю спустя, созвонившись, Щербатов упавшим голосом просил Наташу взять на пятницу отпуск без содержания, чтобы поехать в Москву, к Матронушке, в воскресенье же поздно вечером возвратиться, оба они долго молчали – и она согласилась.
Обошлось без приключений, более того, Щербатов отстоял Литургию, причастился и у раки святой праведной Матроны на коленях крестился, со слезами припадая к подножью – выглядело всё это убедительно, по-христиански. Наташа была довольна – понял человек. И когда он намеревался расплатиться за отпускной день, она отказалась, сказав:
– В другой раз сочтёмся…
15
В июле разъехались на отдых. Мать с дочерью в Дом отдыха. Щербатовы – в тёплые края.
На этот раз в Доме отдыха повезло, поселили в двухместную комнату – без посторонних. Правда, вдалеке от столовой, но это даже и хорошо – подальше от многолюдья. За оградой тотчас начинался смешанный светлый лес – калитка днём открыта, обходить не надо. После завтрака они и шли на прогулку: мать собирала лекарственные травы, а Наташа на этот раз высматривала чагу для Петра Константиновича. Лес смешанный, дышалось легко и для прогулки удобный – не надо продираться через кусты. Иногда шли рядом, невольно возникал разговор – чаще о неведомой пока квартире, о переезде и предстоящем ремонте. Вздыхали: сколько же денег потребуется и на ремонт, и на обстановку. Сколько-то скопили, но придётся и в долги влезать.
Возникал и такой разговор:
– И что этот Пётр Константинович всё ходит и ходит? – обычно спрашивала мать.
– Понятно что: избавиться от болезни хочется, а как – не знает.
– Дак и никто не знает…
– Как бы то ни было, а крестился; у Матроны Московской побывал. Говорит, легче стало, да и по лицу видно – легче.
– Это хорошо, доброе дело, авось и к церкви припадёт. В таком-то возрасте, знамо дело, не просто… Я о другом: он и на тебя, гляжу, слюнки пускает.
– Не выдумывай, мама, в отцы годен.
– То-то и оно, что в отцы, а ведь всякое бывает… Не доверяю я ему – лукав он. И ты, Наташа, остерегись. А то ведь и насильничать почнёт.
– Он семейный, у него жена, дочь, внук…
– То-то она и прискакала…
Наташа засмеялась:
– Всяк человек во лжи… А ты не страшись по мне – не шестнадцать лет.
– Вот переселимся, да и выходи взамуж.
– А что, крикну – ён и прибежит!
– Не смейся, не смейся, не то ведь так и останешься в вековушках.
– Может и так случиться – уже засиделась.
– Господи, сама всю жизнь одна, без Серёженьки, и дочь, гляди, одна будет.
– Хватит, мама, об этом. Всему своё время.
– Одна и надёга на Господа…
«Одна надёга, – мысленно повторила Наташа, невольно вспоминая тайного, и покачала головой и усмехнулась – по годам, приглядный: аспирант-историк, приходит в отдел работать… Не объясняться же самой, а он без внимания…»
