* * *
Когда они уединились в комнате Ильи и прикрыли за собой глухую дверь, то оба вдруг восприняли радость тишины, так что недоумённо улыбнулись.
– А ведь хорошие люди, заботятся друг о друге, помогают, – имея в виду гостиную, одобрительно заметил Калюжный. – Ни у кого такой озабоченности нет.
– За то и брови на нас хмурят, – согласился Илья, выкатывая к столику кресло для гостя.
А гость с усмешкой глянул на хозяина и сказал с нажимом, как, наверное, только он и умел:
– Не за то, но и за это, – и обвёл взглядом кабинет Ильи. – Знаешь ли ты, что в России нет еврея, который бы не имел в квартире личной комнаты. А вот такой кабинет редкий доктор имеет… Впрочем, хмурятся, но и всего.
– А ещё-то что? – Илья искренне удивился.
– Об этом сам подумай и реши…
Они удобно разместились возле журнального столика – в окружении книг и живописи было спокойно и уютно.
– Я понимаю, но нам иначе нельзя. Мы в пути – и всюду необходимы.
– Верно говоришь: иначе и нельзя… А вот скажи, почему тебя от всего отворотило?
– В этом я не силён – не знаю… Понимаете, Павел Осипович, как будто задачи не нахожу. Солодин, Ефим Петрович, сказал бы: идеи не хватает. И я мог бы с ним согласиться, только мне и идея не нужна.
– Ага, вот здесь пусто – вакуум. – Калюжный постучал согнутым пальцем по своему внешнему сердцу, прикрыл глаза, помолчал и пояснил: – Душа отмирает.
– Так уж и отмирает?! – Илья капризно поджал губы.
– Хоть так, хоть иначе… Наша общая трагедия: живём без Бога, в промежутке. От Своего ушли, к Чужому – не пришли. А если и приткнулись, то слишком формально или расчётливо. И в девятнадцатом веке принимали крещение, чтобы освоить территорию, получить место… Взять хотя бы вашу фамилию: третье поколение в православии, но ведь формально! Помнишь ли ты, когда на исповеди был, причащался когда? У тебя даже иконы в кабинете нет. А почему? Потому что в гости приходят друзья иной веры или вовсе без веры. Чтобы их не смутить, самому не смутиться, да и нет нужды. Вот и получается: без Бога… Потому и вакуум, разочарование – зачем и жизнь?! В конце концов, пленит идея золотого тельца, карьера ради этого. Всё и обомнётся, да только вакуум останется. И тогда хоть по барабану лупить, лишь бы доллары выскакивали.
Илья напрягся… Хотелось ответить резко, с достоинством, но сказал он, скорее, примирительно:
– А вы, Павел Осипович, верите в Иисуса, как в Мессию?
– Я верую… А ты сомневаешься во всём, и полагаешь: время рассудит, кто прав, но от своих удаляться нельзя, погибнем в разрозненности… Действительно, так, но надо любить и помнить – ни эллина, ни иудея… Ты получил знания, частично заполнил знаниями голову, а сердце твоё, душа твоя остались нетронутыми. И ничего толкового тебе голова твоя не подскажет; и они, кстати, не подскажут, хотя и умные добрые люди. Естественный выход у тебя один: получить духовное образование – окончить, скажем, духовную семинарию, пережить суровую аскетическую школу, насытить сердце иными знаниями и верой – только после этого и определиться на всю дальнейшую жизнь. Ты в младенчестве крещёный. Тебе Господь указывает путь, а ты не разумеешь. Не воспринимаешь указующего перста.
– Почему же? – тихо возразил Илья. – Что-то и разумею…
* * *
Когда они вышли в гостиную, здесь уже никого не было – всё убрано, стол сложен. И показалось странным: уж не мистика ли, да и был ли кто-то здесь?! Тишина.
