Они переглянулись в недоумении, Илья невольно потянулся к часам: «Боже мой, два! Это же четыре часа вдвоём!» И наверно испуг отразился на его лице. Калюжный снисходительно улыбнулся:
– Засиделись… У меня мотор. И пробок на улицах нет. Пятнадцать минут – я дома. А тебе и ехать не надо… Значит, договорились: подумай неделю. Звони в любое время – на мобильный надёжнее.
Калюжный подал руку – и холодно глянул ему в глаза:
– Договорились – никому об этом.
Илья попытался улыбнуться, но губы его как будто ссохлись.
3
Тяжёлой оказалась неделя раздумий. Освоить и решить то, что оставалось нетронутым и неподвижным всю жизнь. Но если до этого жизнь представлялась прозрачной, все вопросы – разрешимы, то теперь ни проблеска, ни решений. А закручивалось всё очень просто: Калюжный – прав… «Человек не скот, поэтому должен быть духовно образованным и зрячим», – сказал – и прав. Если ты разумный человек, если не валяешь дурака, то отвергнуть этот постулат не сможешь. Ты волен – принять, не принять, но не отвергать…
И звон в пустой душе – вакуум.
Поэтому и отворотило от академических обогащений… Наверно и здесь он прав – кризис. Что предпринимать, если в тупике?
Находить незатейливую службу – и заниматься духовным самообразованием; или вместо аспирантуры – духовная семинария… Просто сказать, но ведь это не детский сад. Как расценят такой шаг свои?.. А прежде всего необходимо будет войти в связь с церковью, с Богом, признать, что ожидаемый Мессия был распят предками. И это не всё… Понятно, об этом пока можно не объясняться – семинария не прямое священство, но лишь обогащение духовными знаниями, обретение утраченного опыта. Ведь остаётся же своим Калюжный. Но это – в общем. В частности – быть или не быть. Прежним из семинарии не выйдешь – факт.
И начиналось распутывание узлов: что приемлемо, а что нет.
«Действительно, в третьем поколении Кроны в православии. Родители никогда не вспоминали об этом. Но ведь родной дедушка принял православие не до революции по расчету, а при советской власти, так что мог и слева и справа получить такую заушину, что и память отшибло бы. Следовательно, дедушка был убеждённый христианин: он верил в распятого. Для меня, стало быть, не обретение, а возвращение к деду… Не хочешь к деду, иди в синагогу. Вот и весь выбор. Иначе – вакуум…» – так Илья прежде никогда не думал.
Он целыми днями не выходил из комнаты, неподвижно просиживал за рабочим столом, выхаживал в думах по ковровой дорожке от двери к письменному столу и обратно… За полночь засиживался над Евангелием, причём с удивлением помня сказанные Калюжным слова: «Божия Матерь иудейка – и этим надо гордиться. Мы не предаём веру, но продолжаем её».
И не только Богородица, но и Апостолы – евреи. И все они, за исключением Иоанна Богослова, приняли мученическую кончину – подвиг, которым тоже можно гордиться… «Так в чём же дело?» – неизбежно задавал себе вопрос Илья, но ответа не находил…
Евангелие смущало, чему надо было верить даже не как себе, а как Богу. Но веры-то и не было. Даже через голову вера не приходила. И случалось, Илья стонал, повторяя: «Господи, вразуми…»
«А он преподаёт в семинарии, у него нет сомнений. Он мирно сосуществует со всеми: читает лекции по Священному Писанию для будущих священников и епископов… У него нет сомнений – он верит, что хлеб и вино становятся телом и кровью Христа, что Господь в душе его; что смерти нет, что дух вечен. Он согласен, что иудеи утратили своё избранничество и первенство среди народов… Вот этому я и не могу поверить. В таком случае, почему же евреи в России, впрочем, как и в других государствах, где они присутствуют, являются собранием привилегированных. Нет еврея землепашца, нет еврея рабочего – о чём-то и это свидетельствует!»…
