По грехам нашим - страница 49
На этот раз духовник был рослый и тяжёлый, лет сорока монах.
– Э, брат, во-первых, я не владыка, не архиерей, а всего лишь грешный иеромонах, – басовито отозвался он. – А во-вторых, не сомневаются только дураки… Ты получил благословение от приходского батюшки?.. Получил. Не сомневаешься ли в том, что Господь наш Иисус Христос ради нашего спасения сошел на Землю, был распят на Кресте, погребён и на третий день воскрес в преображенном теле?.. Не сомневаешься. А не сомневаешься ли ты в своём личном бессмертии?
– В бессмертии души не сомневаюсь…
– Ну а преображенное тело после второго пришествия. А пока земля возвратится в землю… Например, ты поступил уже – в каком обличии тебе представляется будущее?
– Сомневаюсь в выборе… Прежде и поступить надо.
– Ты, наверное, и креста нательного не носил до последних лет. Вот тебя Господь для укрепления веры сюда и направил… Только не пытайся реформаторством заниматься…
– Каким реформаторством?
– Да это я так. Если желание такое появится, то и вспомнишь мои слова. А вспомнишь – беги ко мне…
Во время экзаменов и ещё произошло несколько оплошек, но это так, семинаристские мелочи.
Всё было сказано, заранее известно, но Илья даже представить не мог того, что оказалось в реальности. Общежитие без удобств и уюта, более того, без постоянного места для сна. Проходил определённый срок, и ты со своей скрученной постелью в обнимку тащился в другой конец секции или в другую секцию – и все они, секции, проходные; ни стола, ни полки для книг. После своего «дворянского кабинета», после домашнего уюта, с которым Илюша никогда в жизни не разлучался, семинарский быт воспринимался чем-то несносным и унизительным.
Не лучше дело обстояло и в общепите: излишняя по объёму, пища была малокалорийная и грубая. И опять же, после домашнего стола желудок отказывался переваривать «булыжники». Нередко одолевала изжога.
Лекции пошли регулярным косяком – и всё это новое, не университетское. Библиотека хорошая, но даже без читального зала.
С первых же дней надо было много заучивать наизусть, репетировать и петь в хоре, ежедневно бывать на службе в храме, в академическом или монастырском. И ежедневно обязательные послушания: то на кухне, то дежурить при входе на территорию академии, то заниматься хозяйственными делами. И не посидишь ночью за книгой, утром в постели не поваляешься. Как солдатская служба, только ещё и учиться надо, а удобств никаких.
Медленно входил Илья в непривычную жизнь, в чужую жизнь.
И уже скоро появилось желание всё бросить и уехать домой – в аспирантуру или трудоустроиться. И поражало, что все эти несносные условия никого из первокурсников не волновали и не возмущали.
Единственный просвет – Павел Осипович, который и первокурсникам читал лекции. При первой же возможности Илья спешил к Калюжному, чтобы хоть поздороваться, подышать одним воздухом, что-то сказать, о чём-то спросить. Но здесь, в семинарии, в наставника вселялась непонятная отчуждённость и сухость. Однако профессор пристально следил за подопечным, и уже вскоре, недели через три сентября, при встрече сказал:
– Я, когда занят и вечером и утром, ночую здесь, в Посаде, комнатку снимаю – ездить на электричке да по Москве очень уж тяжело. Так что, если необходимость будет, в свободное время до закрытия ворот заходи в гости. А чтобы знал дорогу, сегодня и проводишь меня после занятий…