. Я верую, поэтому не преступил бы эту черту… Сложнее принять решение в историческом прошлом, хотя и тогда заповедь «не убий» существовала – и о ней все знали. Но как тогда иудеи, так и сегодня все народы утопают в грехе. О требовании распять я думал не раз и пришёл к убеждению – промолчал бы, не выговорил бы ни слова. И это можно воспринять как предательство… Но ведь у моих прародителей, следовательно, и у меня был единый Бог Отец. В грехах, но мы верили нашему Богу. Историю иудеев вы знаете: там бывало всё – атеизм, сектантство, ведь те же фарисеи в своё время считались сектой, а саддукеи! Тысячелетиями ждали Мессию. И вот появляется новое учение, воспринимаемое консерваторами сектантским. Кто-то проникся, уверовал, но кто-то и слушать не хотел – тем более, первосвященники и книжники из синагог. Вот и получается: время подобное революции 1917 года. Закваска против православного царя и церкви была вброшена – кто-то защищал Царя и церковь, а кто-то кричал: «Долой царя и попов!» Суди кого хочешь, а царя свергли, церковь порушили, и отречение императора вызвался получить так называемый монархист Шульгин. Вот я и говорю:
все мы по-своему жиды… Ведь и на площади перед лицом язычника Пилата требовали распять «Царя Иудейского» и вовсе небольшое число иудеев. А кто-то и не знал об этом, а кто-то ушёл от греха подальше. А кто-то был уверен, что сектантов следует распинать на крестах… Так и подумал: в учениках у Иисуса Христа я не был, чудес своими глазами не видел, слышал о чудесах, но и только. Однако понимал: нет дыма без огня – не просто фокусы, а чудеса… Вот я и представил, что оказался на площади перед дворцом Пилата. Сказать: нет, – значит, предать своего Бога, Моисея и пророков; крикнуть: «Распни!» – а воскрешение Лазаря, а вдруг – Сын Божий, хотя и выношенный во чреве иудейкой… Долго решал: что же делать? Вот и решил: промолчу – мой Бог и решит, как поступить с этим человеком. Если посланник Божий – одно; если самозванец – другое. Но я – простой смертный – судить Его не могу…
– Логично, подумаем об этом! – провозгласили в несколько голосов. – Но только после обеда.
И дружно поднялись на обед.
– Словчили, улизнули! – воскликнул Илья и засмеялся.
Троицкий промолчал. Когда же семинаристы поднялись на обед, доктор сказал:
– Задержись… на минутку.
Доктор богословия Троицкий, Пётр Фёдорович, вышел из священнического рода. Лет он уже прожил более семидесяти, и в стенах духовной академии пользовался добрым авторитетом. С отцом Павлом Калюжным они до сих пор поддерживали взаимоотношения. В былые годы Троицкий даже опекал семинариста Калюжного.
– А знаешь ли, Илюша, что все твои доводы и толки можно рассыпать без труда, одной фразой…
– Неужели?! – искренне удивился Илья.
– Ты не берёшь в расчёт психологию нации или народа… Поэтому сокурсники тебя или не понимали, или понимали с неохотой. Хотя говорил ты всё верно.
– А как же духовный человек?
– Верно. Единая вера, как единая плоть. А для этого необходимо выйти из сферы греха и объединиться духовно. Не поглощать друг друга, но быть едиными. – Троицкий вздохнул, снял очки и с улыбкой щурился. – Вопрос сложный… Мы и с Павлом Осиповичем об этом не раз беседовали. – И неожиданно спросил: – А ты как, решил по окончании семинарии? Да уже и теперь – как?
И Крон растерялся.
– Да я, знаете ли, Пётр Фёдорович, пока в неопределённости. – Он пытался улыбаться, а на щеках выступали розовые пятна.
