Закончив с ужином, я поспешил подняться к себе, пока пивная окончательно не заполнилась публикой. Где-то по пути от Гнезда к дому боль в подвернутой ноге снова дала о себе знать, и короткое восхождение по лестнице оказалось неприятнее обычного.
Я лег на кровать и скрутил длинный косяк сон-травы. Вечер просачивался в открытое окно, принося запах мускуса. Запалив скрутку, я погрузился в думы о планах на завтра.
Запах, который шел от тела убитой девочки, был крепким, сильнее любого средства для кухни и ванной. И простого средства для чистки было бы недостаточно, чтобы сбить со следа скрайера. Возможно, какой-нибудь сильный растворитель с мыловарни или одной из клеевых фабрик, расположенных в Кирен-городе. Киренцы получили монополию на производство такого сорта, потому я и отправил сегодня мальчишку объявить их главарю о своем визите. Как бы только вся эта затея не навредила моему основному занятию. Задув лампу, я пускал в воздух колечки разноцветного дыма. Смесь была отличного качества, сладковатая на вкус и крепкая, пробирающая до самых легких. Вся комната наполнилась прозрачными прядями меди и жженой охры. В полудреме я затушил сигарету о дно кровати и закрыл глаза, легкая эйфория растекалась по моему телу, заглушая шум завсегдатаев трактира.
В своих снах я был снова ребенком, без родни и без крова, моих мать и отца унесла чума, младшая сестренка погибла во время хлебных бунтов, уничтоживших остатки гражданской власти. Так я впервые попал на улицы Низкого города. Там я научился рыться в отходах в поисках пищи и ценить нечистоты за то тепло, которым они могут согреть тебя во время сна. Там я впервые увидел, как низко может пасть обычный человек, и там познал, чего можно достичь, падая еще ниже.
Я спал, свернувшись калачиком, в дальнем углу аллеи, когда их голоса разбудили меня.
– Урод. Эй, урод! Что ты делаешь на нашей территории? – Их было трое, старше меня всего на несколько лет, но этих нескольких лет хватило бы им. Щадить детей – пожалуй, самая удивительная особенность красной лихорадки. Вполне возможно, что эти трое были самыми взрослыми представителями человеческой расы на десять кварталов вокруг.
У меня не было ни одной ценной вещи. Одежда превратилась в лохмотья, которые разошлись бы по швам, как только их попытались бы снять, и я потерял ботинки в хаосе прошлого месяца. Я не ел полтора дня и спал в яме, которую вырыл под стеной дома. Но этим троим от меня ничего и не было нужно. Они просто были рады возможности совершить надо мною насилие, окружавшая обстановка обострила природную жестокость детей до болезненной страсти.
Я поднялся с земли, голод так обессилил меня, что даже это простое действие далось с трудом. Трое мальчишек, в таких же лохмотьях, такие же грязные, как и я сам, медленно приближались. Судя по гнойным язвам на лице предводителя, он перенес чуму, одержав победу над смертью. В остальном он мало чем отличался от своих спутников, голод и нужда сделали их почти неразличимыми отощалыми потребителями отбросов и падали.
– У тебя еще хватило наглости, сосунок, заявиться в наш квартал, не спросив положенного разрешения.
Я стоял молча. Даже ребенком я сознавал всю нелепость пустой болтовни, что предшествует драке. Почему бы сразу не перейти к делу?
– Тебе нечего мне сказать?
Предводитель повернулся к своим, словно пораженный моей неучтивостью, затем нанес мне удар сбоку по голове, и я полетел на землю. Я лежал в ожидании побоев. Я знал, что сейчас меня начнут избивать. Я слишком привык к этому, чтобы рассуждать о несправедливости мира, слишком привык, чтобы оказать сопротивление, и мог только истекать кровью. Парень ударил меня ногой в висок, и в глазах помутнело. Я не кричал. Наверное, у меня просто не было на это сил.
