Танкред улыбнулся, и разрез между его верхней губой и носом растянулся, обнажив гнилые десны.
– Граница?
– В нашем деле, Танкред, важно помнить о своих обязательствах. И если у тебя возникают трудности, то, возможно, пора подыскать занятие более подходящее твоим природным талантам. Из тебя вышла бы замечательная хористка.
– У тебя колючий язык, – огрызнулся он.
– А у тебя змеиный, но мы такие, какими нас создал Творец. Правда, я здесь не затем, чтобы обсуждать теологию. В данный момент меня больше занимает география. Так, может, все-таки ты напомнишь мне, где проходит наша граница?
Заячья Губа отошел на шаг, его парни придвинулись ближе ко мне.
– Сдается мне, пора перекроить нашу карту, – ответил он. – Не знаю, какие у тебя дела с синдикатами, и мне наплевать на твою дружбу с гвардией, только у тебя кишка тонка, чтобы удержать свой участок. Насколько могу судить, ты независимый делец, а в наше время для независимого частника не осталось места.
Он продолжал говорить, подзадоривая себя к надвигавшейся стычке, но я едва слышал его сквозь шум в голове. Да и детали его монолога не имели большого значения. Я пришел сюда не ради дискуссий, и Танкред вывел свою шайку не для переговоров.
Звон в ушах ослаб, как только Танкред закончил выдвигать свой ультиматум. Паук положил ладонь на рукоять кинжала. Безымянный головорез прищелкнул языком в зубастой ухмылке. Почему-то эти двое вообразили себе, что справиться со мной будет легко, и я сгорал от желания разочаровать их.
Допив остатки пива, я бросил кружку на пол левой рукой. Звон осколков отвлек внимание Паука, и я резко ударил его кулаком, втопив его нос в его глупую физиономию. Прежде чем напарник Паука успел вынуть оружие, я обхватил его руками за плечи и вылетел вместе с ним в открытое окно за его спиной.
Полсекунды я не слышал ничего, кроме потока ветра и бешеного биения своего сердца. Потом мы грохнулись на землю, и я всем своим весом в сто восемьдесят фунтов придавил тело противника, окунув его лицом в грязь. Глухой треск дал понять, что от падения бугай сломал себе несколько ребер. Я скатился с него и поднялся на ноги. Во мраке улицы луна казалась ослепительно-яркой. Я глубоко втягивал воздух, чувствуя, что с головы сочится кровь. Парень с рябым лицом попытался привстать, но я ударил его ногой по голове. Он простонал и перестал шевелиться.
Я смутно сознавал, что в результате падения повредил себе лодыжку, но был еще слишком взвинчен, чтобы чувствовать боль. Надо было спешить и завершить дело прежде, чем мое тело начнет стонать от причиненного ему вреда.
Когда я снова вошел в «Девственницу», Паук, с разбитым в кровь носом и кинжалом в руке, уже стремительно спускался по лестнице. Он огрызнулся и отчаянно накинулся на меня – явная глупость с его стороны, но Паук относился к числу людей, которых приводит в ярость малейшая боль. Я ринулся вперед и бросился ему под ноги, ударив его плечом по коленям, и Паук покатился вниз по ступеням. Обернувшись назад с намерением довершить дело, я увидел белый осколок кости, торчащий из руки Паука у запястья, и понял, что дальнейшее применение силы бессмысленно. Паук поддерживал поврежденную руку и визжал, точно новорожденный младенец.
Наверху большинство посетителей заведения жались к стенам в ожидании исхода драки. Пока я был занят внизу, Танкред обзавелся тяжелой деревянной дубинкой и теперь воинственно постукивал ею по растопыренной пятерне. Его увечное лицо скривилось в злобную маску смерти, по рукояти дубинки бежала длинная полоса углублений под пальцы, но в глазах был заметен испуг, и я знал, что легко совладаю с ним.
