– Мама, дай! – требует Герман сахарную вату, о которой Ира благополучно забыла, увидев меня.
Она торопливо наклоняется к ребёнку, протягивает ему лакомство и быстро выпрямляется. Неприкрыто разглядывает меня. В глазах плещется зависть. Раньше я её не замечала – вероятно, была слепа.
Я изменилась? В последний раз она видела меня без волос, с заштопанным черепом и сомнительными прогнозами для ног. Я давно уже снова полноценная женщина, до которой Ирке далеко, сколько бы времени она ни проводила в салонах красоты и магазинах одежды.
Тем не менее именно она – жена Ярослава и мать его сына. И это причиняет ужасную боль. Хочется кричать, кусаться и драться. Хочется рвать патлы у этой размалёванной курицы. Я едва сдерживаюсь.
– Твоя? – кивает бывшая подруга в сторону Дарины.
– Да. Извините, нам уже пора, – торопливо прощаюсь и тяну дочь к выходу из парка.
Я не могу смотреть на них вместе, таких счастливых. Это выше моих сил.
* * *
– Мамочка, я красивая? – Даринка крутится перед зеркалом.
– Ты – самая красивая, настоящая суперкрасавица, – заверяю дочь.
– Я папе понравлюсь? – она переспрашивает в сотый раз за утро.
– Конечно! Наверняка понравишься!
Я в этом не так уверена. Откуда мне знать, что у Гордея на уме? Что заставило его приехать из-за океана? В лесу что-то сдохло, и он вдруг вспомнил о дочери? Сомнительно. Единственное логичное объяснение – хочет проведать родителей. А чтобы избежать нежелательных разговоров и упрёков, собирается предъявить им мою Дарину. Потому что больше некого: насколько я знаю, Барби так и не подарила Скроцкому ребёнка. Теперь ей уже сорок – рискованно рожать в таком возрасте первенца. Хотя за океаном, возможно, иные нравы и сроки.
– Мама, а папа меня любит? – этот вопрос загоняет меня каждый раз в тупик.
Что отвечать на него? Не скажу же я дочери, что папа у нас – чисто формальный. Ему плевать на неё, и он даже алименты не считает нужным платить. А подарки от папы на день рождения и по праздникам я покупаю сама – чтобы Дарина не догадалась раньше времени, что она Скроцкому не нужна.
– Думаю, да, – отвечаю, скрестив пальцы. Не хочу обманывать и обнадёживать малышку, но приходится.
Я тоже в детстве сомневалась, любит ли меня папа. И теперь знаю точно – он меня любил. Не мог или не хотел жениться на маме и быть со мной рядом, но старался, чтобы я не ощущала себя брошенной.
Со Скроцким всё изначально было иначе. Ребёнок, рождённый в законном браке, из-за которого пришлось поменять все планы, Гордею был не нужен и вызывал отрицательные эмоции. Впрочем, я и не навязывала ему свою дочь. Мне было достаточно, чтобы все знали, что я замужем, и верили, что муж просто работает за границей. Никому не приходило в голову сомневаться в нашем браке. А когда спустя время мы оформили развод, многие знакомые сокрушались и искренне удивлялись.
Мне плевать на их мнение обо мне. Главное – формальности соблюдены и моей дочери никто не скажет в будущем, что мама её нагуляла.
Четыре года назад наш конфликт с Гордеем не ограничился днём несостоявшегося развода. Муж вёл себя отвратительно: ещё несколько раз приезжал и требовал, чтобы я избавилась от ребёнка, закатывал истерики, угрожал… Но меня защищал закон – и Скроцкий не смог добиться расторжения брака через суд.
Носила я тяжело, несколько раз лежала на сохранении. Гордей ни разу не проведал меня, не поздравил после родов и не пришёл на выписку. Хотя всё это время он оставался в городе: его отъезд за границу откладывался из-за визы или каких-то других формальностей.
