Вся колонна съехала с дороги направо к фургонам. На доме, выше двери – свежая, но уже выцветшая надпись крупными буквами: ЗАЕЗЖИЙ ДОМ, – а под ней буквами поменьше – Совтрансавто. Лейтенант вошел в открытую дверь и увидел полусогнутого средних лет мужчину, сметающего веником мелкий мусор в совок:
– Отдыхать будете? – спросил он, выпрямившись, – сколько вас?
– Не, нам еще рано, ночь спали, к ночи и спать уляжемся, только не здесь, – Женька редко улыбался, а тут расцвел, увидев мужика за женской работой, – нам бы пожрать чего.
Мужчина вышел на крыльцо, вытряхнул из совка пыль:
– Столовую вы, ребята проехали, надо возвращаться, а палатка вон, – хозяин показал на другую сторону дороги, – там только водка у Нинки да хлеб, может, остался.
Еда – это дело первое. Закрыли машины – и по боковой дороге назад километра два, ноги размять! Деньги были, и еда простая, деревенская: щи, картошка, мясо.
Вернулись. Кони сытые копытом бьют, поехали дальше? А лейтенанту охота посмотреть, что там за палатка у загона примостилась.
– Подождите, – говорит, – покурите. Я сейчас, быстро.
И пошел на ту сторону, где козырек над окном. Что там за Нинка водкой да хлебом торгует. В сельском магазине продавщица – отличный вариант! А вдруг устроиться удастся! Сунулся в темное окно, а оно закрыто. Только скот в стекле отражается. Голос бабий едва слышен:
– Заходи в дверь!
Обошел дом, по трем ступенькам поднялся, вошел в темную проходную комнату. Слева в углах на тюфяках мужики похрапывали. Запах пота и перегара. Из другой комнаты пьяный женский голос захрипел:
– Иди, иди сюда! А! Это ты, красавчик, к нам эту Людку привез! На хрен она здесь нужна! Пусть пешком отсюда обратно топает!
Перешел Илья через порог – чуть по светлее, но запах все тот же тяжелый. Бабий зад со стула почти сполз, но голова еще опиралась на спинку. Волосы редкие, полуседые, глаза пытались сосредоточиться на вошедшем мужике. Приподнялась на своем троне как царица левую руку вытянула, показала на длинный сундук у стены рядом с окном:
– Вон сколько у меня этих хвостов сарлычьих! А ей ничего не дам и не продам, ни почем, ни за сколько! А тебе дам, хоть задаром, вот, смотри!
Жестом показала, что можно открыть сундучок. Лейтенант уже понял, что противоречить ей не стоит. Открыл, а там… почти под самую крышку белые хвосты и коричневые отдельно разложены.
– Здорово! – сказал молодой офицер, чтобы как-то отметить старания Нинки, но не испытывая никаких чувств, глядя на запачканные высохшим сарлычьим дерьмом волосяные концы сантиметров по сорок длиной. «А, может, Оля бы что-нибудь из них сделала, – почему-то вдруг вспомнил он свою любимую девушку, – она такой рукодельницей иногда бывает!».
– Во-о-о-т! Вишь сколько их тут, – она показала правой рукой в угол, где Илья увидел еще одного мужика, спящего на тюфяке, – вот они где у меня!
Она при этом сжала свой сухонький кулачек и ощерилась, показывая беззубый рот.
– А ты ничего, хорошенький, – продолжала Нинка нести свой пьяный бред, – иди ко мне, я тебя приласкаю.
При этих словах она протянула обе руки навстречу лейтенанту, потеряла равновесие, упала со стула на пол и тут же уснула. «Хорошо, хоть так, – подумал лейтенант, – а, если б приласкала?», и испытал подступающую рвоту.
Выскочил Илья из дома – на крыльце один из скотогонов сидит с папироской. Спички спросил и, прикурив, рассказал, что тут происходило сегодня. Оказалось, что у сарлыков хвосты отрезают на границе и оставляют в Монголии. А то, что вырастет у них, пока их гонят до Онгудая, год назад, когда Нинка здесь появилась, стало возможным на водку обменять.
