По следам утопленниц - страница 5

– Чтоб он сдох.

С этими словами Прасковья встала из-за стола и пошла, пошатываясь к буфету. Что-то нервно ища, она попутно роняла какие-то пуговицы, нитки, а найдя, вытащила, подняла над собой и Марфа смогла разглядеть письмо.

– Вот, передашь. Сын его последнее письмо прислал. Пусть все читает, там Макарушка все о нем написал.

Она с размаху вложила в руку Марфы письмо и ушла снова за стол, где вертя шмат сала и разглядывая его, стала причитать:

– На внука денег пожалел. На сына денег жалел. Только на девиц всю жизнь тратил. Ты лучше спроси, куда невестка его делась, тезка твоя. Не знаешь? Да утопла она. Давно уже по селу шепчутся, а ты и не знаешь. Понятное дело, почему утопла. Ты на Никитку то посмотри, он на Спиридона то похож?

– Ну, хватит, Прасковья! – оборвала её резко Марфа,– Ты свои грязные сплетни оставь себе! Я к тебе с миром пришла, а не грязь эту слушать. Ты уж прости, но я пойду. Прощай!

С письмом в руке, она развернулась к выходу и быстро вышла из дома, попрощавшись на крыльце с Петей. Марфа шла вся не своя, от слов Прасковьи. Хоть и не верила она ей, но слухи и правда ходили, что Никита был рожден не от Спиридона, а от Николая Феофановича. Марфа остановилась, набрала снега в ладонь и вытерла им лицо. Не хотелось в это верить! Не хотелось!

Дома её ждала больная Евдоксия, которая охала в постели, прикладывая мокрое полотенце к голове. Фотиния периодически забирала это полотенце, смачивала в ведре с водой и снова отдавала бабке.

– Ела? – первым делом спросила Марфа Фотинию.

– Нет, отказывается,– с отчаянным вздохом ответила девочка.

– Да я про тебя, Фотя, а с бабушкой мы разберемся, – снимая платок с головы, произнесла Марфа.

Фотя встала со стула, что стоял возле кровати больной Евдоксии, и, пройдя мимо Марфы, ответила:

– Ели, дед заставил.

Марфа тем временем вытащила письмо и, посмотрев на больную женщину, спрятала его в печную полку до прихода свекра.

– Вы, мама, хоть ложечку съешьте, – уговаривала Марфа свекровь, доставая теплый чугунок с кашей из печки, – Вы бы поправились, а там война закончиться и Ермолай придет. Гулять еще будем!

Евдоксия только тяжело вздохнула на её слова и убрала с лица полотенце:

– Смочи, горю вся.

Марфа послушно забрала у неё полотенце и смочив его в ведре, сама положила ей обратно на лоб. Посмотрев внимательно на старую женщину, она спросила:

– Федя то где?

Евдоксия тяжело вдохнула, потом громко сглотнув слюну, ответила:

– С Фиской вроде на задний двор убежали.

– Не заболел бы…,– рассуждала вслух Марфа, обеспокоившись о сыне.

Евдоксия ничего не ответила и, отойдя к окну, Марфа задумалась, отдавать письмо свекру или нет. Не устроил бы побоище после его прочтения, а ей как "гонцу с плохой вестью" попадет больше всех. Она вздохнула: "Ну, сколько можно его бояться?".

И все же, когда в дом вошел свекор с Никитой, после возвращения из леса, она отдала письмо. Делала это дрожащей рукой, а он смотрел на неё так, как смотрят на умалишенных, и, забрав, ушел во двор, откуда пришел только час спустя и вел себя, на редкость, как обычно. Прошел после этого день, два, месяц, но Николай Феофанович не давал виду, что в письме было что то, что могло его тронуть или хоть как то задеть. Возможно, Прасковья ошиблась? Все-таки женщина прибывает в горе и не совсем адекватно себя ведет, ей можно все простить.

В начале марта с постели поднялась Евдоксия. Она, как и прежде суетилась по дому, пытаясь создать уют и чистоту. Выстирала все кружевные занавески и половики, выбелила печь, оскоблила до нового дерева дощатые полы, и все это делала молча, как будто она и не лежала в постели несколько месяцев и не говорила, что умирает. Какая она все-таки светлая женщина. Марфа смотрела на неё с восхищением и понимала, как сильно они отличаются, ведь в ней самой давно произошли перемены, и обратного пути нет. Она как обычно ходила со всеми вместе в церковь, делая вид, что слушает отца Алексия, который всех грозился покарать, а в особенности женщин, но мыслями была далеко от этого места. В последнее время именно женщин приходило все меньше и меньше на его проповеди, так как многие, теряя на войне своих сыновей, отцов и мужей, не могли слушать спокойно этого "святого" самодура. Впрочем, семьи Волковых и Силантьевых тоже не было давно в церкви и видимо возвращаться туда были не намерены.