Внутри почти ничего не изменилось, кроме мужчины за стойкой, не отрывающегося от переписывания толстого журнала. Лорд отпускает барышню, сцепляет руки в замок за спиной, и губ его касается сдержанная улыбка. От одного вида мирной привычной деятельности в начале рабочего дня хочется радоваться по-детски, но разве Бентлей может потерять лицо?
– Сэмюэл, что насчёт отплытия в Южную Каролину? Где проложенный маршрут? Мне вот-вот встречаться с тем кретином Флетчером. Он уже всю душу мне измотал. Давайте быстрее.
Справа из дверного проёма, как пушечное ядро, вылетает низенький коренастый мужчина с круглыми очками на носу. Он прижимает к груди папку, а платком вытирает багровое лицо. В суетливом мужчине легко узнаётся помощник отца. Маркус Хармон был совсем молод, когда пошёл работать в контору Лоуренса. Бентлей практически вырос у него на глазах, как и сам Хармон постарел на глазах у Кеннета. Если с Маркусом всё хорошо, за контору и её деятельность переживать не приходится. Будучи супругом сестры леди Кеннет, Маркус лично заинтересован в благосостоянии конторы.
– Джентльмены.
Бентлей склоняет голову. На него практически сразу обращают внимание. Маркус хочет рявкнуть в привычной манере, что приёмные часы начинаются с десяти утра, он делал так на глазах Кеннета не раз, но, разглядев лицо, крестится и оседает на стульчик, угрожающе шаткий. Вместо него отзывается клерк, имя которого Бентлей не знает. Видимо, появился тут после того, как он покинул Лондон.
– Чего вам?
Хармон машет рукой, чтобы тот замолчал. Бентлей совершенно не похож на себя прежнего. Он не одет в дорогой камзол, волосы его не уложены и не припудрены, сапоги не начищены. Но лорд стоит напротив портрета Лоуренса Кеннета, а ему всегда говорили: в их чертах много схожего, хотя на мать он был всегда похож больше.
Вытирая платком лоб, Маркус поднимается, вспоминая, как правильно следует встречать хозяина конторы.
– Бентлей? То есть… Но как же… Нам сказали, вы умерли. И брат Лоуренса тогда сообщил. Святые угодники, я с этой работой скоро совсем душевнобольным стану!
Кеннет ждёт, когда Хармон наговорится. И улыбка с каждым новым словом становится всё шире. Он не успел заявить права на контору, назваться полным именем, но никто, кажется, и не собирается называть его самозванцем.
– Да, Маркус, здравствуйте. – Кеннет делает шаг вперёд. От этого Хармон вздрагивает, но Бентлей всего лишь протягивает ему руку. Маркус бегает глазами. Смотрит сначала на лицо, затем на руку и снова на лицо. Замешательство выглядит занимательно. Но Бентлей и сам бы так реагировал, если бы перед ним спустя десять лет появился тот, кого давно отпели и похоронили. Например, Оливер Спаркс.
Однако будто в его волнении есть что-то тревожащее.
– Волнуетесь, Маркус?
– Нет, конечно… Конечно нет, лорд Кеннет. Что вы! Очень неожиданно, вы же… – Бентлей не помнит, чтобы Маркус когда-либо заикался. – Ну, как бы, как сказать. Вы же умерли… Питер… Питер, иди сюда! Лорд Кеннет, простите…
– Да что тебе надо, ты же проваливать отсюда собрался?
Из того же помещения выходит ещё один мужчина. Рукава его сорочки закатаны, а пальцы перемазаны чернилами. Этого мужчину Кеннет знает, Питера нанимал он сам. Ему нужен был человек, который бы хорошо знал цифры и мог работать с ними так, чтобы потом не приходилось перепроверять все накладные. Доверие долговязый с крючковатым носом Питер Ларсон вызывал несомненное.
