Лицо Элинор засияло при этих словах, она обернулась к своему спутнику и ожидала его сочувствия. Но Ричард не смотрел на нее, он рассеянно рассматривал дома на противоположной стороне улицы.
Он молчал несколько минут после того, как Элинор перестала говорит! а потом сказал вдруг:
– Скажите мне, милая моя, как вы расстались вчера с вашим отцом?
Мы обедали на бульваре, после обеда папа повел меня гулять очень далеко и обещал взять меня в театр, но когда мы возвращались домой, мы встретили двух джентльменов, друзей папа, которые остановили его и сказали, что он дал им слово идти с ними куда-то и уговорили его воротиться с ними.
– Воротиться с ними! Воротиться куда?
– Они пошли к каким-то большим каменным воротам, которые мы прошли несколько минут тому назад. Я знаю только, что они пошли в ту сторону, но куда они пошли я не знаю. Я стояла и смотрела, пока они не скрылись из виду.
– Какой наружности были эти два человека?
– Один из них был француз низенького роста, толстый и румяный, с усами и бородой, как император Луи-Наполеон; одет он был щегольски и с тростью, которою вертел, когда говорил с папа.
– Вы слышали, что он говорил?
– Нет, он говорил тихо и по-французски.
– Но ведь вы говорите по-французски, Элинор?
– Да, по не так, как говорят здесь. Здесь говорят так скоро, что трудно понимать.
– А другой мужчина, Нелль, какой был наружности?
– Самой неприятной. Он казался сердит, будто обижался, зачем пана не сдержал слова. Лицо его я почти не видала, я могла только заметить, что у него черные глаза и густые черные усы. Он был высок и дурно одет, мне так казалось, что он англичанин, хотя он не сказал ни слова.
– Не сказал ни слова! Стало быть, это француз уговорил вашего отца воротиться с ними?
– Да.
– И, по-видимому, очень этого желал?
– О, да, очень желал!
Ричард Торнтон пробормотал что-что сквозь сжатые зубы, что-то похожее на проклятие.
– Скажите мне, Элинор, – продолжал он. – Я знаю, что наш отец никогда не имел много денег. Вряд ли с ним были деньги вчера. Вам известно, были ли с ним деньги?
– Да, с ним было много денег.
– Что это значит – много? Верно, несколько фунтов?
– О, гораздо более, – отвечала Элинор. – С ним было сто фунтов – его фунтов новыми банковыми билетами, французскими. Эти деньги моя сестра, мистрис Баннистер, прислала ему на мое воспитание у мадам Марли.
– Мистрис Баннистер, – повторил Ричард. – Да, теперь помню. Мистрис Баннистер ваша сестра. Она, кажется, очень богата и была к вам добра? Если с вами случатся какие-нибудь неприятности, вы отправитесь к ней, я полагаю, Элинор?
– Отправиться к ней, если я буду иметь неприятности! О! Нет, нет, Дик, ни за что на свете!
– Но почему же нет? Ведь она была добра к вам, Нелль?
– О, да, очень добра, заплатив деньги за мое воспитание; но вы знаете, Ричард, некоторые люди делают добро недобрым образом. Если бы вы знали, какое жестокое письмо эта мистрис Баннистер написала к папа, какие унизительные вещи говорила она ему только несколько дней тому назад, вы не могли бы удивляться, что я не люблю ее.
– Но она ваша сестра, Нелль, самая близкая ваша родственница.
– Кроме папа.
– Она должна любить вас, быть к вам ласкова. Она живет в Бэйсуотере, кажется, так вы сказали?
– Да, в Гайд-Парке.
– Так, так. Мистрис Баннистер, Гайд-Парк, Бэйсуотер.
Он повторил имя и адрес, как будто желал запечатлеть их в своей памяти.
– Теперь я отведу вас домой, Нелль, – сказал он. – Бедное дитя, вы, должно быть, устали до смерти.
