Я едва нашёл в себе силы, чтобы продолжить дышать: получается, она тогда видела нас?! И откуда она знает, что прошло уже больше месяца?! Она ведь не могла считать дни, как это делал я?! Конечно не могла, с чего бы…
– Я пришла, чтобы отправить отцовское письмо на перешеек, дозорным. Оформишь? – она вдруг протянула мне миниатюрный цилиндр.
Не глядя на собеседницу и не снимая с лица маски хмурости, я принял в руку письмо и сразу же отложил его в сторону.
Она уже хотела уходить, когда я, продолжая заниматься письмом Громобоя, бросил:
– Ты не оставила верёвку для крепления послания.
– Ах, это… – как же звучал её голос! Совсем не как у обычных девчонок: не весело и легковесно, не ласково и мягко, а уверенно и твёрдо, и даже с какой-то нездешней прохладой. – Вот, привяжи этим, – повернув голову, я увидел, что она протягивает мне выдернутую из её косы шелковистую ленту голубого цвета. Другой девушке я бы сказал, чтобы она не дурила – такие ленты непригодны для посланий, так как их материал плох для надёжных узлов, – но Ванде я такого, конечно, не сказал. Протянув руку, я взял из её ладони ленту таким образом, чтобы даже случайно не коснуться своими пальцами её кожи. Она же уже не ухмылялась, а внимательно смотрела на меня, что мне понравилось: так обычно девушки смотрят не на своих ровесников, а на тех, кто намного старше их. И пусть я младше неё на неделю, однако я выше неё на целую голову, намного шире в плечах и вообще, я самый крупный из всех наших ровесников, за исключением, конечно, Громобоя. На самом деле, я уже выгляжу старше двадцати лет – всему виной отцовские гены и регулярные физические нагрузки. Это странно, но Ванда, высокая и гибкая, в этот момент впервые показалась мне хрупкой, и это при её-то параметрах… Быть может, Утровой не преувеличивает, когда говорит, что я иду и в рост, и в ширину чрезмерно быстро.
Так и не дождавшись от меня больше ничего, спустя десять секунд наблюдения за тем, как я управляюсь с совой Громобоя, девушка вдруг, не говоря ни слова, развернулась и начала уходить. От неё ничего другого и нельзя было ждать: она не из тех, кто будет выводить хмурого парня на разговор при помощи пустой болтовни или весёлого смеха. Мысленно заранее смирившись с отказом, всё ещё не отрывая взгляда от занятых рук, я произнёс твёрдым, уверенным тоном:
– Может быть, встретимся как-нибудь?
– Зачем? – она остановилась и повернулась, но я не стал на неё смотреть, как будто она была совсем мала, а я уже был слишком взрослым, чтобы лишний раз отвлекаться.
– Поболтаем.
– Скорее уж помолчим, с твоим-то нравом, – в её тоне проследился намёк на улыбку.
Я ничего не ответил, только сдвинул брови ещё сильнее. И вдруг она произнесла с неожиданным и нехарактерным для неё задором:
– Давай же не откладывать. Встретимся завтра на рассвете. В березняке, у Плакучего озера.
Я даже не удосужился повернуть головы, чтобы ответить – просто молча кивнул головой, и уже спустя секунду она поспешила уйти.
Я ещё долго хмуро прислушивался к её шагам на лестнице, но бой моего сердца заглушил их раньше, чем они окончательно исчезли. Дерзость – то качество, которое в нововерских девушках почти напрочь отсутствует. Пригласи я на свидание Отраду – она бы порозовела от кончиков пальцев до самой макушки. А эта совсем не смутилась… Всё-таки, как ни крути, а какая же эта Ванда необычная! И, безусловно, смелая, раз уж назначила встречу за пределами Замка, да ещё и на самом рассвете, у озера, в праздник, в который люди к воде не ходят. Хорошо она придумала: Плакучее озеро и не в обычные дни обходят стороной, не то что в особые праздники, так что нас точно не увидят…
