В голове крутились воспоминания, словно хаотично падающие хлопья снега в свете фонаря. Вместо того, чтобы отправиться после паба по домам, мы побрели вдоль набережной реки Мойки, наперебой вспоминая события ушедшего детства, друзей-приятелей, соседей, даже долговязого, которого я укусила за ухо — он уехал на малую родину и приезжал к родителям раз в год — здоровенный, в окружении двух жён и детей.
— Две жены? — возмутилась я. — Вот так, в открытую?
— Им религия позволяет, — равнодушно пожал плечами Федос. — Две матери лучше, чем ни одной, — продолжил он, провожая взглядом несущийся по каналу катер.
— А, ну да, — я сочла, что вслух лучше согласиться.
С этой точки зрения мне не приходилось смотреть на многожёнство. Никогда не хотела иметь две матери, в детстве и одной становилось слишком много. Откровенно говоря, самое большое облегчение в жизни я испытала, когда мама вышла замуж и переехала от нас с бабушкой.
Совсем не потому, что освободилась комната, и я смогла обзавестись собственным личным пространством. Не потому, что мама у меня плохая — она всегда заботилась обо мне, следила за воспитанием, образованием, социальными связями. Всегда придирчиво присматривалась к моим друзьям-приятелем, строго запрещала дружить с «обормотами», в чём в итоге оказалась права.
Моё детство пролетело между кружками всех мастей, художественной школой и гуманитарной гимназией. Я поступила в Санкт-Петербургскую академию художеств на бюджет, окончила её, главное же — не спуталась ни с одной дурной компанией, которых хватало в нашем дворе и в близлежащей школе, в которой учились почти все соседские дети.
В двадцать шесть лет я уже понимала, что не пошла по кривой дорожке половины моих знакомцев именно благодаря маме.
Всё это я начала понимать взрослым разумом. В детстве же бесконечно переживала, что не могла оправдать ожидания самого родного человека. Не получалось у меня стать яркой, заметной, талантливой девочкой.
Меня не брали на главные роли в школьных спектаклях. Не выдвигали от класса в школьный совет. Не отправляли на районные, городские, тем более всероссийские олимпиады.
Маме совершенно нечем было гордиться, когда она смотрела на меня — это ощущение собственной никчёмности, того, что я — источник бесконечного разочарования, я запомнила навсегда.
У Федоса же мамы не было никогда. Вернее, была до полутора его лет, а потом Федос пошёл в ясли, а она — в светлое, беззаботное будущее.
— Покатаемся на катере? — предложил Федос.
Скорей всего, чтобы вынырнуть из нерадостных воспоминаний, а может, просто к слову пришлось.
— Давай! — с энтузиазмом поддержала я, несмотря на то, что вид скоростного судна вызывал почти животный ужас.
Свалишься в воду, и что тогда? Конечно, всем пассажирам полагались спасательные жилеты, к тому же, я неплохо плавала, но перспектива свалиться в холодные воды Невы, канала Грибоедова, Фонтанки или Финского залива не вдохновляла.
— Только надо выпить взять, — загорелся Федос. — Что-то отпускает.
— Где? — уставилась я. — После десяти не продают.
— Тебе, может, и не продают, — благодушно хмыкнул он.
Мы зашли в первый попавшийся сетевой ресторан, заказали с собой суши, пиццу, взяли разливного пива. Открыли бутылку шампанского, выпили ещё раз за встречу. Для чего-то взяли ещё одну — с собой.
И отправились к пирсу с катерами, заранее выбрав самый красивый, по моим представлениям, и мощный, в понимании Федоса. Капитан ничего не сказал, увидев пьяных пассажиров в нашем лице.
