Астрид делила комнату с женщиной лет тридцати пяти, обладательницей сухого прокуренного голоса и заостренных скул. Высокая, тощая, со вздернутым носом, она была похожа на большую летучую мышь. Будучи еще молодой и даже немного красивой, она привлекала к себе слишком много внимания, но не своей внешностью, а отвратительным поведением. Все, что Астрид о ней знала, – это то, что соседку звали Селима и она сидела на игле восемь лет. К ней раз в неделю наведывалась измученная престарелая мать и приносила ей подачки в виде сладостей, которые прежде тщательно проверялись работниками центра. Селима на этих встречах держалась крайне грубо. По-хамски разговаривала с матерью, хотя подачку брала с нахальным удовольствием. Несколько раз она сказала Астрид, что только родная мать могла упрятать дочь в этакую гуманную тюрьму. Не будет лишним отметить, что Селима ненавидела этот центр и всех, кто в нем находится, в том числе и свою новую соседку. Астрид этому была даже рада, ибо любое общение было для нее поганым занятием. Все, что от Астрид требовалось, – это дежурить два раза в неделю в комнате и не трогать личные вещи соседки. Не такая уж и высокая плата за спокойствие по вечерам. В этом месяце Селима несколько раз попадала на замечания. То ей суп нарочно не долили, то кашу пересолили. То в комнате сыро, то в туалете дует. Однажды она даже устроила целый спектакль под названием «А можно я посру без лакеев?» Любо и дорого было смотреть на то, как эти терпеливые и смиренные служители «Исхода» пытаются с ней нормально поговорить. Так сказать, пресечь с любовью Божьей. Селима же поддавалась не сразу. Все эти запреты, слежки, правила, ограничения бесили ее, и она становилась неуправляемой. То нарочно громко смеялась во время службы, то неистово рыдала во время обеда. А иногда вскакивала с места и кричала как безумная, глядя на высившийся на алтаре крест.
– По образу и подобию Твоему, значит, мы сотворены? – ржала она, как больная кобыла. – Сюда смотри, ты, гребаный создатель! Может быть, ты тоже конченый наркоман? А то что же детей такими уродами создаешь? Руки откуда? Тоже мне творец мироздания!
Тут же срывались с места служители «Исхода» и выводили ее прочь.
– Да чего вы ко мне привязались?! – не унималась она, истерично ругаясь. – Убери свои руки, корова! Куда вы меня ведете?! Нет, я хочу тут остаться. Хочу послушать этого гнусного проповедника. Что там он еще скажет? Чего вы так всполошились? Что мне сделает ваш Бог? Накажет? Да ладно! Хуже он мне все равно уже не сделает. Все дерьмо этого мира он размазал по моей голове. Что еще он может мне сделать? Что мне сделает ваш Бог? Отвали от меня, ты, сволочь. Руки прочь! А ты чего прицепилась, жаба надувная? Руки, я сказала!..
Астрид же, напротив, вела себя тихо, стараясь оставаться незамеченной. Этим и вызывала симпатию со стороны начальства и других работников. Из добрых побуждений к ней частенько подходил главный пастор «Исхода» и несколько волонтеров для беседы. Не поднимая на них своего пустого взгляда, Астрид безапелляционно тормозила их, прося не приближаться. В остальном же она вела себя смирно. За ее адекватное поведение к ней относились терпимо и уважительно. К ней редко наведывались с вопросами и пожеланиями. Никто не решался к ней приблизиться больше чем на метр. В особенности же представители сильного пола стали держаться от нее подальше, так как заметили, что именно от них Астрид становится будто каменной. Ей позволили тихо выстрадать переломный месяц, пока абстинентный синдром медленно покинул ее иссушенное тело. Но она подозревала, что все равно рано или поздно ее, также как и всех, вызовут на беседу. Такие уж тут порядки.
