В то сырое утро Астрид по обыкновению сидела на влажной лавочке, подстелив по себя обрывок нейлоновой ткани, которую она сняла со сломанного зонта, безжалостно выброшенного Селимой. Дождя еще не было, но набухшие серые тучи угнетающе нависли над городом, готовые вот-вот пролиться на жителей мелким моросящим дождем. Ветер слегка подвывал, покачивая лишь верхушки облысевших тополей. Пронизывающий холод пробирался сквозь тонкие подошвы изношенных сапог, подмораживая кончики пальцев Астрид. Этот холод был именно пронизывающим. Тонкой струйкой он пробирался сквозь тонкую ткань, сквозь крупные швы на сапогах. И как от прикосновения ледяной тряпкой к только что проснувшемуся телу, заставлял вздрагивать и морщиться от противного ощущения. Но Астрид, привыкшая жить на улице, сидела на влажной скамье, глядя на коричневую землю, утрамбованную дождями. Только что съеденный завтрак медленно переваривался в ее желудке, и тепло изнутри разливалось по ее телу. О чем она думала? Что ей виделось в этой грязной лужайке, на которую она глядела, не отрывая глаз? Ее глубокие голубые глаза, лишенные жизни и огня, устремлялись куда-то в пустоту. Едва прикасаясь к коричневым боронам земли, ее взгляд скользил в невидимую даль, за горизонтом которого она могла видеть всю свою жизнь, как на огромном голубом экране. Какие чувства при этом могла испытывать такая женщина? Что же вообще испытывают люди, находящиеся на самом дне жизни, на самом дне социального положения, на самом дне дна? Какими вопросами задается такой человек, как Астрид, и задается ли она вообще вопросами? А может быть, она действительно уже мертва? Ее глаза не выдавали никаких эмоций. Эти голубые, возможно, когда-то такие прекрасные глаза были лишены всяких чувств. И если бы можно было заглянуть в пустые глазницы иссохшего скелета, тогда можно было бы увидеть ту же пустоту, что и в этих еще физически живых глазах.
После завтрака до десяти часов было минут тридцать, чтобы каждый мог заняться своими делами. Астрид каждый день проводила время на этой скамье в одной и той же позе. В это утро она так же сидела, засунув руки в глубокие карманы темно-зеленого пуховика. Со стороны зала богослужения доносилось бренчание струн, степенное завывание бас-гитары и отрывистые бряцания по клавишам. Снова там репетируют песни о Боге. А Селима, как всегда, издевательски ржет над чем-то. Астрид же предпочитала коротать каждый перерыв между служениями именно на этой скамье и всегда в одинаковой позе. Прошло около десяти минут ее глубокого бессмысленного молчания, как вдруг неожиданно она услышала рядом с собой знакомый голос:
– Привет.
Астрид медленно повернула голову. Перед ней стояла Таня. Светло-коричневая дубленка мягко подчеркивала линии ее стройного тела. Ярко-красная шапка, как головка мака в пустом поле, зарябила в глазах Астрид. Взглянув на Таню, Астрид ничего не ответила и так же медленно отвела от нее взор, устремив его на привычную картину.
– Тебя хочет видеть пастор Мария. Она сказала, чтобы ты пришла сейчас, – стараясь звучать официально, проговорила Татьяна и, немного помолчав, добавила: – Иди за мной.
Не дожидаясь ответа, Таня повернулась и зашагала по узкой, присыпанной мелкой галькой дорожке. Когда Татьяна отдалилась от нее шагов на пятьдесят, Астрид не спеша встала, подняла с лавочки нейлоновую ткань, встряхнула, скомкала и сунула ее в пустой карман пуховика. С полминуты Астрид еще потопталась на месте, а потом засеменила вслед за Таней.
