Слова падают на стол ровно. Чётко. Как будто они заранее отрепетированы. Но глаза – не в синхроне.
Глаза Игоря не злятся. Не плачут. Не блуждают. Они – погружены в никуда.
Майкл поставил на паузу. Отмотал назад. Снова посмотрел.
0:23:41 – Игорь говорит: «Я не знал, что она умерла».
0:23:42 – переводчик произносит это… до того, как Игорь заканчивает. Разница – доля секунды. Но достаточная.
Он зажал пробел. Вздохнул. Набрал на ноутбуке:
Certified court interpreters, NYC, Ukrainian
Список из девяти человек. Ни один – не "П. Гринберг".
Он набрал по трём телефонам. Один не отвечает. Второй – удивлён:
– Я никого не переводил в полиции последние два месяца.
Третий смеётся:
– Гринберг? Так это вообще не переводчик. Это бывший помощник окружного прокурора. Странно, что он вообще попал на допрос.
Вот она, первая трещина.
Майкл встал. Пошёл к кофеварке. Машина гудела лениво, будто недовольная тем, что её беспокоят после полуночи. Он отхлебнул горький, как уголь, напиток. Вернулся к видео. 47 минут. Ни одного вопроса о мотивах. Ни одного уточнения о взаимоотношениях. Только – "где", "когда", "чем". Как будто задача была не разобраться, а зафиксировать готовую версию.
Утром, когда в город уже начинал просыпаться – с сиренами, маршрутками, и первым солнцем на стёклах, – Майкл снова пришёл в тюрьму.
Игоря привели спустя 20 минут. Тот выглядел чище, чем в первый день. Волосы влажные – видно, дали душ. Майкл сел напротив.
– Я посмотрел видео, – сказал он. – Оно плохое.
– В смысле?
– Плохое как ложь. Она звучит гладко, но неубедительно.
Ты сказал, что был в квартире. И что взял нож. Ты сказал, что ударил. Но не сказал, почему. И не сказал – что почувствовал.
Игорь молчал.
– Я заметил ещё кое-что, – добавил Майкл. – Ты назвал нож «её ножом». Не «нож с кухни». Не просто «нож». А её нож.
Игорь посмотрел в сторону.
– Я не думаю, что так говорил.
– Говорил. На украинском. Я проверил перевод.
Пауза. Игорь провёл пальцем по краю стола.
– Она всегда резала им яблоки. Одно и то же движение. Смотрела в окно, разрезала на четыре части, и щёлк – семечко. Я помню, как звук отскакивал от стекла. Этот нож – как будто был её частью.
Майкл смотрел на него долго. Потом сказал:
– Тогда у меня к тебе последний вопрос на сегодня. Очень простой.
– Задавай.
– Если ты знал, что это её нож… если ты был в комнате, если ты видел, как она держит его… почему ты взял его в руки?
Игорь посмотрел прямо ему в глаза. Без страха. Без смущения.
– Потому что когда я вошёл, он уже был на полу.
– Где?
– Рядом с телом. Лезвием к ней. Как будто…
– Как будто его кто-то бросил?
– Или уронил, – сказал Игорь. – Я хотел его поднять. Не знал зачем. Просто… поднять. Как будто это важно.
Майкл вышел из здания, и впервые почувствовал, что попал не в юридическую ошибку. Не в судебную халатность. А в чью-то игру, в которой улики расставлены, а признание – это просто последняя страница сценария. Подписанная не автором, а актёром, которому никто не дал реплик.
ЧАСТЬ 5: Пауза перед штормом
На третий день дела Роуэн уже чувствовал себя не адвокатом, а ржавым ключом, который силой загоняют в чужой замок.
В офисе было душно. Утро выдалось липким, окно распахнуто, улица шумела машинами, и всё равно было ощущение: в воздухе что-то не так.
Майкл сидел в кресле, вытянув ноги. Перед ним лежала та самая папка – "дело Савенко", теперь исписанная стикерами, заметками, загогулинами, соединяющими несостыковки: вилка, нож, признание, переводчик.
