Санька думал, что задрала она меня, кричит, визжит, оладь ему в душу. А я поднимаюсь и не слышу его, представляешь? Смотрю, он на коленях, оладь ему в душу, передо мной стоит, глаза навыкате, безумные. И только тут стало до меня доходить, что я жив. Щупаю свое лицо, все нормально, смотрю одежду – тоже, а как понюхал – все понял, представляешь, вот как испугался. Стыдуха была. – Чиж присел на чан и искоса посмотрел на Михаила. – Так вот, зачем я тебя сюда привел. – И смотрит с таким вниманием на гостя, будто хочет от него получить подсказку.
– А, вспомнил. – И, присев у бочки, засунул руку за нее и вытащил деревянную коробку. В ней длинные черные тонкие досочки с неровными уголками. – Витька говорит, это клейма.
Михаил взял несколько «палочек» и, тут же почувствовав кожей пальцев их сыроватый холодок, согласился, что они сделаны из металла, тяжеловатые и чем-то напоминают по своей форме старые типографские литеры, из которых раньше набирались тексты в газетах, книгах, да и кегль (размер шрифта) немаленький, не менее 48 пунктов – заголовочные.
– А в чем дело-то? – смутившись, посмотрел на Чижа Михаил. – Да это, скорее всего, типографская литера, из таких в Афганистане, когда на боевых были, редакция выпускала листовки.
– Вот. А Витька, оладь ему в душу, говорит, что им минимум лет как пятьсот, а может, и более.
– Выдумки все это, – внимательнее осматривая литеру, шепнул Михаил. – Знак очень плохо просматривается. Ну а если ему столько лет, как он считает, так, скорее всего, это была печать какая-нибудь, ну, чтобы клеймо на коже оленьей ставить, к примеру. Ну, чтобы не спутать, чья выделка шкуры – Иванова или Петрова. Может, так, а может, для клейма на посуде, на мече и так далее.
– А вот смотри, сколько у меня их, – приблизил к лицу Михаила коробку, – и все одинаковые, оладь им в душу.
– Да уж, совсем разладился ты, «оладь», «оладь», – единственное, что нашел сказать по этому поводу Михаил. – И что дальше?
– Ну, это так, еще с детства к языку привязалось, – нахмурился Чиж. – А вот еще смотри, – и Владимир протянул Михаилу сверток.
Он был холщовым, и, нащупав в нем что-то твердое и тяжелое, Филиппов аккуратненько развернул его – и не мог оторвать глаз от той необычной красоты, открывшейся перед ним – икона Божией Матери, с красными и зеленоватыми отливами на очень темном металле.
– Это Всецарица Великая, так Витька сказал! – громко прошептал Владимир и тут же махнул рукой, сжимая губы, видно, чтобы «не выронить» из них свою любимую поговорку.
– Так что же ты этим хотел мне сказать, Володя?
– Это он нашел в раскопках.
– В раскопках? Ну, может, какого-нибудь купца кто-то ограбил или купил у него, да сохранилось там, где он жил, или умер, перевозя это богатство? Здесь же, говорят, веков шесть назад уж больно воинственные народы жили, кордами назывались. Ханты, манси, может, татары… – начал перечислять Михаил.
– Так и Витька в прошлом году думал, – начал спорить Чиж. – А в феврале пришел и говорит, что древний город нашел, ведь икона-то, говорит, золотая, приблизительно пятого-шестого века после Рождения Христа.
– Вова, – положил руку на сердце Михаил, – я-то в этом, честно говоря, ничего не понимаю. Виктор в этом деле ученный. Лет пятнадцать назад во все уши слушал его, огромные статьи писал про раскопки, о древних стойбищах хантыйских, их посуде, оружии. Что говорить, бедно жили люди, золота, серебра не находили. Украшения разные были, но только из зубов оленьих, медвежьих, костей, и все.
