Под куполом цирка - страница 17

– Мальчик? Эй, мальчик, ты в порядке?

Женский голос пробивался сквозь туман, отрывистый и дрожащий.

– Может, вызвать скорую?

Эд с трудом открыл глаза. Он лежал на влажной траве, прохладной и колкой, будто земля сама пыталась его удержать. Над ним силуэт женщины, размытый, как старое фото в дождливый день. Всё вокруг было неясным, будто затянутым дымкой сна. Он медленно поднялся, шатаясь, прижав руку к виску, голова звенела, но боли почти не было. Не было и воспоминаний. Место казалось чужим, ненастоящим. Парк. Обычный городской парк, с мокрой землёй, скамейками, с людьми. Кто-то гулял с собакой. Двое целовались под деревом. Ребёнок в коляске плакал. Но всё это будто происходило за стеклом – движения замедленные, звуки приглушённые, лица пустые. Женщина присела рядом, глядя на него с тревогой. Протянула пластиковую бутылку с водой, но он лишь покачал головой.

– Где твои родители? Хочешь, я позвоню в полицию?

– Спасибо, не нужно…

Она слегка нахмурилась.

– Ты помнишь, где живёшь?

Он кивнул, хотя не был уверен. Всё внутри было смутным, зыбким.

– Мой дом… он где-то рядом. Я сам дойду. Спасибо Вам.

– Смотри по сторонам, хорошо?

– Обязательно…

Он встал и пошёл прочь, словно ведомый кем-то или чем-то. Ноги шагали сами. Справа в коляске истерично кричал младенец, мать качала его слишком быстро, словно в панике. Впереди играли дети. Один из них на мгновение поднял глаза и Эд вздрогнул: лицо было пустым, как у куклы. А потом он увидел его – свой дом. Окна светились, из приоткрытой двери доносилась музыка, весёлая, тёплая. Эд побежал, сердце забилось быстрее – вот оно, спасение, знакомое, настоящее. Он не заметил, как ступил на дорогу. Не услышал гудка. Только свет – ослепительный, белый, как вспышка молнии. Темнота.

Глухой щелчок. Над головой вспыхнул мертвенно-белый свет. Лампа моргнула, как будто не до конца решилась, стоит ли ей освещать происходящее, и всё же загорелась, заливая помещение дрожащим, стерильным сиянием. Стены облупленные, серые, дышали больничным холодом. Пахло железом, хлоркой и чем-то затхлым, тревожным, как будто сама комната давно устала от скорби, которой была пропитана. Посередине сидел мужчина. Он был почти неподвижен. Пальцы его были сцеплены в замок, ногти врезались в кожу ладоней. Взгляд расфокусирован, уставлен в одну точку, где-то между настоящим и чем-то за гранью. В этой позе он находился уже долго, не замечая, как время растворяется в гулах вентиляции. Наконец дверь открылась. На пороге появился врач. Мужчина с усталым лицом, глубоко запавшими глазами, будто каждый приговор, который он произнёс за свою жизнь, оставлял на его коже незаживающий след. Он шагнул внутрь и остановился.

– Вы Адам Холл? – голос его был тусклым, как бумажная пыль.

Адам медленно поднял голову.

– Я… да.

Пауза. Доктор сглотнул. Он пытался подобрать слова, но они, казалось, застревали у него в горле, как рыбьи кости.

– Мы сожалеем. Роды прошли тяжело. У неё началось массивное кровотечение. Мы сделали всё возможное. Ребёнка удалось спасти. Но мать… – он опустил глаза. – Нам очень жаль.

В комнате будто сгустился воздух. Стены стали ближе. Время остановилось.

– Что? – Адам выдохнул еле слышно. Его губы дрожали, как будто пытались выговорить что-то ещё, но голос предал его.

– Я понимаю… – врач кивнул. – Вам нужно время. Я оставлю Вас.

Он вышел, и дверь за ним медленно, гулко закрылась, как крышка гроба. Свет начал мигать. Один… два… три… и снова загорелся, теперь тусклее, будто неохотно. Адам всё ещё сидел. Он не плакал. Он даже не дышал, точнее, дышал так поверхностно, будто не хотел лишний раз потревожить воздух в комнате. Вдруг всё погасло. Свет исчез. Осталась лишь одна лампа, далеко в конце узкого больничного коридора, который, казалось, раньше не существовал. Из её янтарного, зыбкого свечения выступала женская фигура. Она стояла тихо, почти безжизненно, как будто была вырезана из тумана. Белая больничная рубашка на ней была окровавлена снизу кровь: тёмная, густая, расползалась пятном, как капля чернил на бумаге. Она медленно подняла голову. Волосы прилипли к лицу, глаза блестели пустотой. Губы шевельнулись.