Хару взял её руку. Ладонь была шершавой от мозолей, но больше не холодной.
– Значит, тайфун отступает?
– Нет, – она прижала его ладонь к своему виску. – Просто теперь у меня есть маяк.
Дома Хару развернул смятый листок из кармана. Рисунок: шесть лодок в бурном море, связанных верёвкой. Подпись: "Флотилия "Нейрон"". Он приколол его над кроватью, рядом с фото отца на сёрфе. Впервые за много лет ему не снились шторма.
Наутро в спортзале Ямада вручил им новые манишки. На спинах – не номера, а иероглифы:
– "Доверие", "Терпение", "Смелость", "Видение", "Единство", "Сердце".
Хару потрогал свой иероглиф – "Сердце". Аяко, получившая "Видение", кивнула:
– Теперь мы не команда. Мы – послание.
Мяч, брошенный Ямадой, взлетел под потолок. Шесть пар рук потянулись к нему в едином порыве.
Дождь заливал Йокогаму третий день подряд, превращая дорогу в школу в полосу препятствий из луж и мокрых листьев. Хару шёл, уткнувшись в капюшон, но холод проникал глубже кожи – вчерашний разговор с матерью о переезде отца в Осаку оставил в груди колючую пустоту. В спортзале пахло сыростью и разочарованием: Ямада разбирал кассету с их провальным матчем против «Сэйбу», где Аяко трижды проигнорировала пас Хару в ключевые моменты. Кадр замер: мяч у её ног, Хару открыт под кольцом, но она бросала через трёх защитников. Свист. Промах.
– Фудзивара! – тренер стукнул указкой по экрану. – Здесь нужен был командный ход!
– Я видела шанс, – её голос звучал плоско, как бетон.
– Шанс? – Хару вскочил со скамьи. – Ты видела только свою славу!
Аяко не повернулась, продолжая смотреть на замерший кадр:
– Когда я играла с Каем, мы доверяли инстинктам, а не крикам.
Тренировка началась под аккомпанемент ливня по крыше. Упражнение «5 секунд»: нужно было забить после молниеносного паса. При третьей попытке Хару рванулся к кольцу, крикнув:
– Аяко!
Она сделала вид, что не слышит, и отдала мяч Кэнто. Тот промахнулся. Хару не сдержался:
– Ты издеваешься?
– Я выбираю оптимальное решение, – она вытерла лицо полотенцем.
– Оптимальное для твоего эго!
Конфликт взорвался в раздевалке. Хару перегородил ей путь к душу:
– Думаешь, твой брат был бы горд? Ты играешь как одинокая волчица!
Аяко отшвырнула рюкзак:
– Не смей говорить о Кае! Ты понятия не имеешь, каково это – терять часть себя!
– Потому что ты никому не позволяешь стать этой частью!
Она рванула цепочку на шее – тонкое серебро со сколотым камнем. Браслет Кая.
– Вот видишь? – её голос дрогнул. – Я ношу его память, а ты ты носишь обиду, как прокладку для прыщей!
– Может, потому что ты вонзаешь в меня иглы при каждом пасе!
– А ты ведёшь себя как ребёнок, которого не взяли в игру!
Он толкнул полку с полотенцами. Металл грохнул, белая ткань укрыла пол, как саван.
– Хватит! – Кэнто встал между ними. – Вы оба ведёте себя как.
– Заткнись, Кэнто! – гаркнули они в унисон.
Аяко схватила рюкзак:
– Играй в свою командную идиллию без меня.
Дождь хлестал по крыше раздевалки, где Хару остался один. Он поднял браслет Аяко – камень выпал из оправы, оставив острый зубец. Вспомнил, как она рассказывала: Кай купил его на первую стипендию. «Защита от дураков», – шутил он. Хару сжал металл в кулаке, пока кровь не выступила на ладони.
Вечером он пришёл в кафе «Сакура», где Аяко подрабатывала. Она разносила заказы, лицо – каменная маска. Когда он сел за столик у окна, она подошла, не глядя:
– Заказ?
