Йокогама дышала ноябрьским холодом, выдыхая пар из вентиляционных решёток и чашек лапшичного рамена. Хару стоял под вывеской станции «Минато-Мирай», воротник куртки поднятый до ушей, и ловил взглядами прохожих – деловых людей с портфелями-невидимками, парочки в одинаковых шарфах, старушку, толкавшую тележку с бунтами редиски. Городской гул напоминал шум моря в раковине: миллионы голосов, шин, сигналов сливались в один низкий тон, под который незаметно билось сердце. Он искал в толпе чёрные волны Аяко, но вместо них увидел Такуми, выходящего из элитного джипа с тонированными стёклами.
– Ждёшь принцессу? – Такуми щёлкнул зажигалкой, прикуривая сигарету.
– Тебе какое дело?
– Предупредить: сегодня её долги выставляют на аукцион. – Он выпустил дым колечками. – Клуб «Оникс» закрывается. Брат распродаёт активы. В том числе контракт на её позор.
Аяко появилась внезапно, будто выраста из тени небоскрёба. В чёрном пальто с поднятым воротником, она казалась тенью, оторвавшейся от асфальта.
– Поехали, – сказала она, не глядя на Такуми.
– Куда? – удивился Хару.
– Туда, где свет ярче теней.
Они сели на трамвай, петляющий по набережной. Аяко молча смотрела на мост Бэй-Бридж, подвешенный на золотых нитях огней.
– Кай любил здесь гулять, – она провела пальцем по запотевшему стеклу. – Говорил, город как живой организм. Вены – дороги, свет – нейроны.
– А что сердце?
– Порт. Оттуда всё начиналось.
На рынке «Мото-Мачи» пахло жареными гребешками и имбирём. Аяко купила тайяки в форме карпа, протянула один Хару:
– Держи. Карп, преодолевший водопад, становится драконом.
– Мы драконы?
– Пока только рыбы в мутной воде.
У стен храма Сёфуку-дзи они встретили старика, писавшего иероглифы водой на камнях.
– Угадайте, что пишу? – его кисть скользила, оставляя невидимые следы.
– «Судьба», – предположил Хару.
– «Выбор», – сказала Аяко.
Старик рассмеялся, указывая на высыхающие камни:
– Оба ответа верны. Потому что следы исчезают, но камни помнят воду.
На смотровой площадке Landmark Tower ветер срывал слова с губ. Внизу город стелился ковром из рубинов и сапфиров. Аяко достала из сумки конверт:
– Документы на долг. Сегодня их продадут с молотка.
– Что будет, если не заплатим?
– Моё лицо появится на сайтах букмекеров как символ предательства.
Хару разорвал конверт, выпустив клочки в ветер:
– Пусть попробуют найти.
Они спустились в подземный переход, где уличный скрипач играл «L’amour est un oiseau reelle». Аяко остановилась, закрыв глаза:
– Мама Кая пела это, когда готовила рамен.
– Ты скучаешь по ним?
– Я скучаю по себе той. Которая верила, что свет гаснет только на рассвете.
В кафе «Red Brick» Аяко заказала два горячих шоколада с перцем.
– Кай ненавидел сладкое. Я тайком добавляла сахар в его кофе.
– Почему?
– Чтобы он узнал: жизнь не всегда горькая.
Хару взял её руку. На запястье шрам блестел под неоновой вывеской.
– Такуми сказал про аукцион.
– Знаю. Я позвонила брату Такуми. Сказала: продавай. Но пришли взглянуть в глаза тем, кто купит мой позор.
– Это безумие!
– Нет, – она коснулась его губи кончиком пальца. – Это свобода.
Клуб «Оникс» оказался дверью без вывески в переулке за рыбным рынком. Внутри пахло табаком и дорогим коньяком. За столом сидели трое мужчин в костюмах, разглядывая проекцию на стене: фото Аяко с подписью «Девушка, продавшая финал».
– Стартовая цена – 300 тысяч, – объявил аукционист.
