Миновав узкую комнатушку, выдолбленную в стене и служившую для воинов караулкой, и еще одни массивные двери, где их встретили часовые, ощупавшие Крис с ног до головы, она задышала через рот. Здесь запах пота и боли стал невыносимым. И ей не почудилось. Эти стены действительно стонали, и чем дальше процессия шла по мрачному коридору, тем сильнее слышался их плач. Коридор дважды повернул, и Крис неожиданно оказалась перед новой решеткой. За ней скрывалась большая темная комната. Единственным источником света там служили две тусклые лампадки, обильно чадившие от растопленного бараньего жира, служившего заменой дорогому керосину, который привозили с материка. Звякнул очередной замок, и солдаты втащили ее внутрь. От потока воздуха лампадки вначале зашипели, словно живые, прогоняя темноту, жавшуюся по углам. Но от испуганного движения Крис, шарахнувшейся обратно к решетке, пламя еще сильнее затанцевало, угрожая потухнуть, и радостная темнота тут же протянула щупальца. Но этого света хватило для того, чтобы увидеть глаза.
Крис с перепугу подумала, что этих глаз несчитаное количество. Комната оказалась битком набитой людьми. Они сидели, лежали на узких кроватях, состоявших из двух перекладин с прикрученными к ним необструганными досками. Доски сверху были прикрыты тощими матрасами, с торчавшими из прорех пучками соломы.
– Вот твое место! – сказал солдат, указав Крис на сломанную кровать, стоявшую у ширмы. Та отгораживала от общей комнаты грязный угол, заменявший пациентам туалет. Солдат громко захохотал.
К ужасу Крис, его смех подхватили и обитатели лазарета. Растянув рты, они злобно пялились на застывшую фигурку.
– Кого вы нам привели? – Нечесаный детина с половиной зубов ухмыльнулся, сев на кровати. Доски отчаянно застонали под его весом. – Это же тощий цыпленок. У него сала‑то нет. Такого ни на завтрак, ни на ужин. Так, ежели на бульон. Диетический, – протянув последнее слово, он преувеличенно шумно облизнулся и погладил живот.
Услышав слово «цыпленок», которое Крис откровенно не любила, всякий раз обижаясь на Стэйна, когда тот ее так называл, девочка едва не заплакала. Сейчас она бы все отдала, чтобы еще раз услышать прозвище, но, конечно же, не из этих уст, пропахших злобой и враждебностью.
– Принимай собрата, Обрубок! – гоготнул часовой. – Еще один увечный.
Развернувшись, солдаты вышли, тщательно заперев за собой решетку и оставив Крис один на один с плотной ненавистью, окутавшей ее словно кокон.
Мужчина встал, и Крис увидела страшную культю, сочившуюся кровью. Правая кисть была отрублена до запястья. Рваную рану кое‑как зашили, и отчетливый запах гнилой плоти, потянувшийся вслед за Обрубком, приблизившимся вплотную к Крис, ударил в нос.
Долго сдерживаемая тошнота, к которой добавился невыносимый ужас, сменилась мучительной рвотой.
– Ах ты! – Обрубок зло ткнул дубиной прямо в живот.
Согнувшись пополам, Крис пыталась набрать хоть немного воздуха. Но мучительные спазмы сотрясали все тело.
– Он мне на ботинок наблевал! – побагровев, проорал Обрубок.
В руки Крис ткнулась тряпка. Вывернув желудок наизнанку, она сделала глубокий вдох и скосила глаза. Тряпку настойчиво пихали чьи‑то тонкие руки.
– На! Вытри! Иначе он не успокоится. И извинись. Живо!
Крис, встав на колени, униженно распростерлась у ног Обрубка. Собрав тряпкой рвоту, она еле слышно пробормотала:
– Из-з-звините меня…
