Под прусским орлом над берлинским пеплом - страница 28

До сих пор я намеренно не упоминал о том, что мысли о той странной и неприятной встрече с «дядей» не давали мне покоя. Они возвращались снова и снова, словно навязчивая мелодия. Несколько раз после этого инцидента меня мучили кошмары, после которых я подолгу ворочался в постели, не в силах уснуть. Мне все время вспоминался его хриплый голос, похожий на голос человека, страдающего тяжёлой хронической ангиной. Оскал белых клыков в полумраке казался ещё более устрашающим. И каждый раз, выходя на веранду, я непроизвольно бросал взгляд туда, откуда была высунута его голова, обмотанная какими—то грязными тряпками.

Мне не стыдно признаться, что он меня действительно испугал. И образ этого человека, прочно засевший в моей памяти, пугал ещё больше. Но я отчётливо понимал, что этот «дядя» – самый опасный скелет в мамином шкафу. И мне очень хотелось знать, что же она такого натворила, что теперь в долгу перед ним оказалась вся наша семья…

Я продолжал пополнять свой дневник новыми записями, когда услышал лёгкий шорох под дверью. Все моё внимание мгновенно сосредоточилось на маленьком клочке бумаги, который проталкивался в узкую, миллиметровую щель между дверью и полом.

Любопытство, смешанное с предчувствием чего-то важного, заставило меня тут же подняться со стула и подобрать записку. Я развернул её, немедля ни секунды. Возможно, её хозяин все ещё стоял около двери, ожидая моего ответа, но выяснять это я не стал.

В записке было написано: «Я знаю, что ты был у Неё. Скажи, как её самочувствие? Говорила ли она что—нибудь обо мне?»

Думаю, не стоит и пояснять, от кого была эта записка. Имя Ганса буквально висело в воздухе. Какое—то время я раздумывал над тем, чтобы написать что—нибудь язвительное в ответ, задеть его самолюбие, но эта мысль быстро исчезла, раздавленная тяжестью упавшей на плечи усталости. В конце концов, я написал лишь короткую фразу: «Мичи лучше». И все. Никаких лишних слов, никаких эмоций. Просто констатация факта.

Мне исполнилось тринадцать. Хелла, как всегда, была первой, кто поздравил меня с днём рождения. Она ворвалась в мою комнату вместе с первыми лучами солнца, которые пробивались сквозь щели в ставнях, и на мгновение замерла на пороге, удивлённо рассматривая замысловатую паутину из игрушечных железнодорожных путей, раскинувшуюся по всему полу.

Я уже не спал. Пробудившись от очередного ночного кошмара, я лежал на кровати, смотрел в потолок и вёл бесконечный мысленный монолог о собственном взрослении. Я видел в нем исключительно положительные стороны, поскольку уже давно считал, что моё детское тело – это своего рода многолетняя клетка для моего резко повзрослевшего сознания. А надзирателями этой клетки выступали взрослые, погруженные исключительно в собственные проблемы и обстоятельства, не замечающие или не желающие замечать моих переживаний и мыслей. И с каждым днём все отчётливее проступали в нашей семье особенности этих странных отношений: с одной стороны, коллегиальные, почти равноправные отношения между супругами, с другой – отношения начальства и подчинённых между родителями и детьми. Эта иерархия казалась мне несправедливой и удушающей.

– Это же самые настоящие рельсы! – воскликнула Хелла, её голос звенел от восторга. Это восклицание, наконец, заставило меня оторваться от своих мрачных размышлений и подняться с кровати.

Я ничего не ответил, молча наблюдая за кузиной, которая с нескрываемым интересом изучала мою необычную комнату. Казалось, ей было интересно абсолютно все: каждая книга на полках, каждая картина на стенах, каждый уголок этого небольшого пространства. Мне было приятно видеть её восхищение. Я действительно приложил много усилий, чтобы моя комната отличалась от других, при этом, чтобы она была отражением моего внутреннего мира. Я хотел вдохнуть в неё жизнь, наполнить её смыслом и индивидуальностью.