– А меня экзаменовал Федор Федорович; – так вот он смотрит изумленно и спрашивает: где это вы вычитали, что электричество и пар были изобретены в Мидии? – А я отвечаю: в ваших лекциях. Он стал такой красный, – впрочем это ему идет, – покраснел это он и говорит: – Не может быть. У меня в лекциях этого нет. – Как нет, есть, – настаиваю я. – Вот мы поспорили, вытащили лекции, и оказалось, что я ошиблась: да и конечно, подумайте: какое электричество могло быть изобретено в Мидии, когда мне папа рассказывал, что он только в 1883 году впервые провел у себя в доме электрические звонки, когда еще их ни у кого в городе не было? Ну, я извинилась и получила удовлетворительно. А как мы спорили! Я ведь очень люблю спорить – это вообще у нас в роду. И благодаря этому у меня часто происходят на экзаменах всякие истории. Я, ведь, вообще не люблю верить в авторитеты и стараюсь разобраться во всем сама.
Елизавета Григорьевна с самоудовлетворением улыбнулась и посмотрела на висевшие у нее на груди часики.
– Половина десятого! – воскликнула она, вскакивая. – Нина, идем уже!
– Куда вы? – испуганно остановил Елизавету Григорьевну Коренев.
– Нельзя, нельзя, я обещала уже в девять часов быть дома, – торопливо отвечала Елизавета Григорьевна, надевая шляпу и напрасно ища по стенам зеркало. Нина Алексеевна тоже хотела двинуться по направлению к своей шляпке, но и Коренев и Никитин энергично запротестовали. Они сначала уговаривали остаться Елизавету Григорьевну, но когда та решительно заявила, что не может, тогда Никитин предложил проводить Елизавету Григорьевну домой и тотчас же вернуться назад; Нина Алексеевна сначала не соглашалась, но так как ее аргументация была слаба, а просьбы обоих товарищей, наоборот, являлись очень настойчивыми, то она, наконец, уступила. Видно было, что Зорина не столько торопилась домой, сколько стеснялась оставаться одна у Коренева.
Когда Никитин и Елизавета Григорьевна ушли, Коренев почувствовал некоторое волнение: она – Нина Алексеевна – сидит одна с ним, у него в комнате!
Когда он бросил на нее украдкой нерешительный взгляд, он заметил, что Зорина тоже заметно взволнована. С минуту они оба неловко молчали.
– Может вам показать что-нибудь? – проговорил наконец Коренев, порываясь перед этим несколько раз заговорить, чтобы нарушить тягостное молчание.
– Пожалуйста. Может быть у вас есть гравюры какие-нибудь? Беклина или Штука что-нибудь?
Коренев покраснел.
– Нет, – ответил нерешительно он, – у меня нет ничего такого.
– А скажите, вам Беклин не нравится наверно? Неправда ли? – улыбнулась Нина Алексеевна.
– Беклин? Как бы вам сказать… Может быть стыдно, но я вам откровенно скажу: я не знаю картин Беклина.
Она привскочила.
– Беклина? Что вы! Да ведь они даже на открытках везде отпечатаны. Ведь «Остров Мертвых» сделался совсем избитой картиной! Неужели даже его не видели? Вспомните: белый остров, кругом кипарисы с обычными у Беклина согнутыми верхушками – и к этому острову подплывает ладья с белыми тенями. Не помните?
Коренев наморщил лоб.
– Нет, – твердо проговорил он, – не встречал.
Инна Алексеевна рассмеялась.
– А что же у вас есть? – спросила она после некоторой паузы.
– Да вот, я вам покажу, если хотите, фотографии знаменитых математиков и астрономов. А то у меня есть астрономические издания с картинами… с гимназических лет остались. Хотите, покажу Сатурна, карту Марса, или карту Луны?
