Следователь вцепился в документы и готов был провести над ними всю ночь. Перебирая содержимое папки, он по ходу дела кое-что комментировал, выказывая порой профессиональную наблюдательность. Он перевёл с французского некоторые места, которые не давались Грине, и выходило, что третья Жанна Лилонга, погибшая в 1985 году от отравления, получила смертельную дозу африканского препарата ибогаин, применяемого на тот момент в клиниках при опиатных ломках.
Слушая Олега Тарасовича, Гриня вдруг понял: вот кому в кайф все эти «китайские головоломки». И ещё: не будь портфеля доктора, он бы не сомневался, а чётко знал, что Жанна умерла. Переживал, грустил, оплакивал, но без иллюзий. История о двойниках давала ложную надежду. С этим пора было кончать. Гриня резко захлопнул папку перед носом удивлённого следователя, неторопливо завязал тесёмки и мягко, но решительно передал Курняку.
Тот слегка оторопел, но мигом нашёлся, небрежно засунул папку под мышку и заговорил быстро, глотая концовки слов и отступая к дверям: что хорошие люди должны друг другу помогать, а он, мол, со своей стороны обязуется… при первой возможности… как только что-то узнает… И, уже стоя в дверях, как бы мимоходом поинтересовался, от кого тогда бежали и отстреливались. Гриня сделал честные глаза и всё отрицал. Курняк не стал давить. Ему был крайне нужен этот парень, отдавший в его руки бесценный материал.
После ухода следователя Гриня подошёл к большому шкафу в прихожей, открыл его и с минуту разглядывал скопившееся барахло. Потом решительно принялся всё вытаскивать, откидывая бо́льшую часть вещей к входным дверям. После этого он направился в свою бывшую «детскую», выгреб из шкафчиков, тумб и антресолей всё, что нажил за всю свою жизнь, и почти не рассматривая, чохом переправил в прихожую. Только полки с книгами оставил в неприкосновенности, да компьютер матери, хранящий в своих недрах ту нематериальную субстанцию, которая несколько лет с успехом одолевала смертельную болезнь. Так он перетаскал к выходу почти все вещи, хранящиеся в доме и составляющие некогда основу быта их семьи. Теперь у него не было ни семьи, ни быта.
Гриня провозился до самого утра и ещё по тёмному переносил весь хлам на помойку, засовывая его, как попало, в накопленные годами пакеты супермаркетов, донецкие бабушкины чемоданы и просто в наволочки. Портфель Валентина Альбертовича, поколебавшись, тоже отправил на свалку, вытащив из него зажигалку-пистолет и спрятав её в нижний ящик комода. Совершив последний рейс, Гриня вернулся в пустую квартиру, растянулся на старом скрипучем диване и заснул крепким сном без сновидений.
Сколько раз впоследствии Гриня пытался припомнить тот день, но ничего, кроме жуткой холодины и отключённых батарей, на ум не приходило. Да, ещё красный закат над заливом – предвестник ветреной погоды. Почему-то всё остальное из памяти улетучилось, хотя, кажется, в этот день он должен был запомнить всё. Но – нет, пустота. Как будто судьба сделала короткую паузу, прежде чем мягко, но решительно взять его за плечи, развернуть на сто восемьдесят градусов и дать бодрящего пинка.
И ведь ничего, абсолютно ничего в тот день не произошло! Никаких судьбоносных встреч, неожиданных звонков или сообщений. Ничего извне! Хотя одно обстоятельство всё же вспомнил: чуть было не выбросил на помойку банковскую карту, но в последний момент заметил, как из портфеля доктора, прицельно отправленного к дверям вслед за остальным шмотьём, выскользнуло что-то серебряной рыбкой, и он сразу почувствовал…
