Гриня совсем позабыл про эту карту и сначала даже не признал её, да и потом, когда взял в руки прощальный подарок Валентина Альбертовича, значения ему не придал. В деньгах он не нуждался, зарабатывал понемногу продажей компьютеров и установкой на них пиратских программ. Трат почти никаких: вещей не покупал, никуда не ездил, к еде был равнодушен, выезжая на бомж-пакетах и комплексных обедах в дешёвой столовке у азербайджанцев. Вредных привычек тоже не было: с наркотой давно покончено, а пить и курить даже в зелёной юности не пробовал и начинать не собирался.
А главное, не было у Грини основного источника мужских расходов – женщин. Хотя когда-то именно они обеспечивали его существование. Господи, как давно это было! Вроде как и не с ним. Сейчас представить себе не мог, чтобы он сознательно, понимая все причинно-следственные связи, вдруг занялся этим, и у него что-то получалось. Бред какой-то! Тут и без всяких меркантильных побуждений никаких реакций – полный штиль. Иногда ловил на себе взгляды, не оставляющие сомнений, откровенно-призывные. Только у него всё нутро было заполнено тишиной ожидания.
В тот знаменательный день он вдруг почувствовал, что всё изменилось. Нет, конечно, дело было не в банковской карте, хотя она могла служить неким знаком, намёком на перелом в его жизни. Что всё теперь пойдёт по-другому, что старое умерло и отпало летучим, сухим пеплом, а вокруг него свобода, весна, сияющий мир. Самый реальный мир, который всё это время жил рядом с ним, обходился без него, вдруг возник безусловной явью, проник в душу и там навёл порядок. Вернее, не разбирая ничего, чохом, выкинул всё прошедшее вон, как он сам недавно выбросил на помойку квартирный хлам.
С Гриней произошла простейшая вещь: он перестал ждать. Точнее, перестал томиться ожиданием. Как-то мгновенно и ясно понял, что надеяться больше не на что и надо начинать заново, вспоминая о бедной желтоклювой птичке без загрудинной тишины и пустоты.
Мир вокруг был наполнен звуками, запахами – надо же, он совсем отвык от запахов! – и цветными осколочными видениями: вот изумрудная кромка залива, белый поплавок парусника, сиреневые облака и жёлтая полоса прошлогоднего тростника у берега. И он сам – молодой, здоровый, привлекательный и умный – посреди этого буйного весеннего торжества. Правда, одинок и всеми забыт… Но сейчас это плюс. Пока он не научится жить, дышать полной грудью, улыбаться. Ведь он забыл, когда в последний раз улыбался!
Гриня подошёл к пыльному, в разводах, зеркалу прихожей и принялся с напряжённым вниманием рассматривать своё лицо. Хорошего было мало. Зеленоватая кожа, круги под глазами, пакля волос, борода козлиным клином – да уж, красив как бог! Он забрался в ванную и, стараясь не касаться годами не мытых стен, включил душ. И тут, стоя под душем, почувствовал, как в сетчатую воронку вместе с горячими потоками – прямо по позвоночнику – безвозвратно уходит всё, что годами давило, изматывало душу. Скатывается с него, как серая шелупень омертвевшей кожи.
Он выл и рычал от блаженства, принимался петь, свистел, подражая птичьим голосам, тёр и мыл бледное, худое тело и наполнялся особой, чистой лёгкостью, которая не имела ничего общего с прежней сосущей пустотой
С этого дня тревожный невротик исчез, а на его месте осваивался новый Гриня, который умел внушать доверие, добиваться своего. А главное – отличать реальность от болезненных видений, которые всё же иногда с ним случались. Сны про бабочек, к примеру. Они его долго не отпускали, пришлось снять со стены и выкинуть коллекцию африканских красавиц – под стеклом, в раме из палисандрового дерева – привезённую Гретой из очередного вояжа. Конечно, коллекцию было жалко, но Гриня действовал решительно, и это помогло, галлюциногенные сны прекратились.
