Я сел на табурет у стола дожидаться бабушкиного деликатеса. Тем более что времени до начала занятий в училище была уйма – целых два часа.
– Бабуля, а чего у тебя фамилия Патронова, а отчество Францевна? – спросил я просто, чтобы не молчать.
– А потому, Толя, что отец у меня немец был, по фамилии Гольбах. Инженером работал здесь в Гомеле. А по матери я белоруска. За Патронова же я замуж вышла. Мы с матерью после смерти отца в деревне жили. Однажды приехали к нам по каким-то казённым делам солдаты. И среди них – красавец фельдфебель. Недолго за мной ухаживал – уговорил замуж. Я ведь тоже не дурнушкой была в молодости. Хлопцы деревенские проходу не давали. Но разве сравнишь любого из них с фельдфебелем?!
– Вышли за него замуж?
– А куда деваться? Любовь! Только в наши времена она отличной от вашей любви была. Мишка вон – сегодня поцеловался, а завтра уж в постель девку тащит. Я же после свадьбы месяц мужа не подпускала. Боялась, умирала от стыда и страха. Какая же я деревенщина тёмная в молодости была! – Францевна поперхнулась от смеха. – Вместе со своим приданым и новые лапти прихватила из деревни. Патронов, как увидел их в Гомеле, три дня смеялся. Жили мы с ним хорошо – в любви и согласии. Я ему двух сыновей родила. Но пришёл конец моей счастливой жизни. Грянула революция, потом гражданская, будь она неладна. Тогда-то и погиб мой Патронов. А после гражданской войны страшная разруха, голод и бесчинство красных комиссаров. Престарелую княгиню Паскевич расстреливать не стали, а выгнали ради потехи на улицу из её родового гнезда. Даже под лестницей не разрешили остаться. Ходила она с клюкой по городу и всем рассказывала, какая жизнь их ожидает при большевиках. Некоторые гнали её от себя, называли буржуйкой. А ведь так именно всё и произошло, как она говорила.
– А за кого воевал ваш муж, за красных или же белых?
– Он офицером царской армии был, верный присяге. Он за Россию воевал. Но не будем об этом. Дело давнее. Хотя своего Патронова до сих пор люблю. И замуж больше не выходила.
– А во время войны вы где были?
– В оккупации, здесь, в Гомеле. Немцы меня не обижали. Муттер звали. Да что они мне? Сыновья-то воевали против них. – Бабуля вдруг спохватилась, засуетилась. – Что это я разболталась, старая?! Завтрак ведь давно готов!
Через минуту она поставила на стол объёмную миску с большими кусками чего-то жёлтого, колышущегося, как густой студень. Вид завтрака Францевны не внушал доверия. И запах был отвратительный.
– Что это? – испуганно, почти шёпотом спросил я.
– Коровье вымя.
– Чьё вымя? – не понял я.
– Коровье вымя, не моё же! – повторила, рассмеявшись, бабуля.
– И его едят?
– Это же деликатес, дурачок!
От такого деликатеса меня могло вырвать. Но, во-первых, я не хотел обидеть Францевну, во-вторых, от голода желудок подводило.
«Ничего страшного! Китайцы лягушек едят – и здоровы!» – успокаивал я себя.
Жевать деликатесное угощение Францевны без отвращения было невозможно. И я схитрил. Резал вымя мелкими кусочками и, не пережёвывая, глотал их. Бабуля с восхищением смотрела на меня, будто я был факиром и глотал шпаги.
– Я же говорила – деликатес! Пойду нашего гуляку подниму!
Несчастный Мишка! Он ещё не знает, какое испытание ждёт его!
