Подлинные записки Алексея Ивановича Ермакова - страница 16

На второй день приезжал Николай Александрович с фабрики, с ним заведующий фабрикой и мастера. В столовой устраивали обед обильный, сыновья спускались вниз: наверху выпивали несколько бутылок водки, за обедом пили лишь портвейн. Сам же с мастерами напивался в лоск.

На Масленицу, в Прощеное Воскресенье, ходили к Самим «прощаться» – опять по старшинству. Принимал в столовой, все были пьяны, кланялись в ноги со словами «Простите Христа ради!» – «Бог вас простит», – отвечали, целовали у обоих руку.

Как-то Курбесов с Нюшкой увязались с нами. Упали в ноги, но встать он никак не может. Сама уже несколько раз ответила «Бог простит», он не подымается. Пришлось под руки поднять и вести, настолько был пьян. Сами смеются, но они тоже с сильной мухой. В доме была трезвая лишь Анюта, ей было лет 11.

Перед Новым годом, Святками резали купоны от процентных бумаг из подвала – несгораемого шкафа. Выдавали на каждого по 100 000. Купоны резали и клали в решета. Сыновья пересчитывали купоны, обертывали бумажкой, надписывали суммы, относили Самому и себя не забывали. Часто второпях обрезали подписи кассира на купонах, но найти, кто это сделал, трудно – обрезали человек десять. Работу эту производили в течение целой недели. Говорили, что доходу от процентной бумаги Сам имел 1000 рублей в день. Попойки после этого происходили грандиозные.

Раз как-то вечерние работы закончили, Базаров принес Самому ключ от ворот. Все отправились во флигель, где жили приказчики и Дядя с семьей. Конторщик Панфилов справлял именины, денег дал Старшой. С «Голубятни» – из ближайшего трактира21 – половые на главах принесли кулебяки, расстегаи с подливкой, ветчину с горошком, разварную рыбу с красным соусом, лососину двинскую, белорыбицу, икру зернистую, водки и вина. Фрукты заготовлены в большом количестве. Веселье в полном разгаре. Дядя пирует с нами, священнику, чтобы не ворчал, подарили на подрясник. Пение, пляски, анекдоты, смех, вдруг – стук в дверь. Кто-то крикнул: «Сам!» Моментально огни подвернули, и все кто куда. Глухой бухгалтер Торопов, не слыша стука, думал, что смеются над ним, схватил расстегай, сел на пол и ест. Стук в дверь все сильнее. Кричит:

– Дядя! Отпирай!

– На кой ты мне черт, – говорит, – иди! Отпирай сам! Попади ему в лапы!

Наконец со словами: «Ах вы окаянные! Долго вы меня мучить будете? Провалитесь все в тартарары, окаянные!» – идет отпирать. Стучит Митька Толоконников. Послал Сам, чтобы сыновья шли спать. Зажигаем огни. Картина: Иван вылез из-за печи весь в мелу, Владимир – из-под моей кровати, где не мели полгода. Что было смеху! Глухой говорит: «Смейтесь, а я расстегай-то весь съел!» Сыновья ушли, но через полчаса пришли, и пир продолжался до утра.

Узнаем, что Старший завел себе содержанку – бывшую певицу из «Яра» Надю Бохмачевскую. Снял ей квартиру в Молочном переулке. Баба так себе, лишь веселая, по ночам бывали у нее. Жили бедно, обстановки никакой, но пили много.

Вскоре Старшой заболел астмой. Богатырь по сложению, на грудь сажал приказчика Богданова и носил по магазину. Лечили лучшие доктора, выписывали из Кронштата отца Го <нрзб> ца, но спасти не могли. Умер 33-х лет.

Сам и Сама сильно горевали. Похороны были пышные: хороший покров, певчие губонинские. Похоронили в Алексеевском монастыре, близ церкви, где покоился весь род Лыжиных. Поминки были в доме, готовил кондитер Фокин Василий Васильевич. Заказали везде сорокоусты. Попойки на время приутихли, но ненадолго. Кассира место занял Иван Александрович, только что окончивший гимназию Поливанова.