.
Сын (появляясь на крыльце). Ну что ты снова один корячишься?!
Отец от неожиданности выпускает бревно, оно падает на ногу. Он воет.
Сын. Батя, это уже даже не смешно, понял? Это упрямство твое! Ты еще лучковую пилу возьми и пили дрова! Или ножовку по металлу! Сказал ведь – пойду к Прядкину и попрошу «Дружбу»! Так нет! Ноги себе все переломает, а сделает по-своему!
Отец (тихо). Так что ж с утра не принес?
Сын. Чего?
Отец. «Дружбу» что ж с утра не принес?
Сын. Так мне у тебя спросить надо было! Я же еще ма-аленький, на горшок хожу!
Отец (задумчиво). Почему я тебя тогда не порол?
Пауза.
Сын (с жестокой обидой). Ты хочешь, чтоб я совсем ушел?
Отец. Уходи! Иди!
Сын. Хочешь, может, чтоб и… не приходил вообще?
Отец. И не приходи! Сами… сами!
Сын (дрогнувшим голосом). Ну… смотри!
Уходит в дом. Отец ходит, в негодовании размахивает руками, возмущенно фыркает. Постепенно пыл его угасает. Он, вздыхая, садится на козлы, достает папироску.
Выходит сын, одетый в чистый тулупчик, пыжиковую шапку, австрийские сапоги. Он спускается с крыльца, идет к калитке, не глядя на отца. Отец привстает с козел, с жалкой улыбкой смотрит вслед ему.
Отец. Ну вот… елки-палки… Обидчивый…
Сын медлит, опирается на заплот, спиной к отцу, достает сигарету, закуривает.
Отец (вздохнув). Конечно, можно и «Дружбой»… Можно вообще наготовить всего, еды всякой, дров и залечь по отдельности каждый… А сейчас, я слышал, в Америке бункера сделали: так хоть до смерти там от людей скрывайся.
Сын (обернувшись, с жаром). Да, это ж понятно, батя! Понятно! Но мне неинтересно, когда все это подстраивают, ты понял? Мне глупости неинтересны!
Отец. Какие глупости?
Сын. Твои! С пилкой дров! Что, так уж надо вырядиться в рванье и таскать пилу двое суток? Я же от одной мысли, что делаю глупую работу, тут же скончаюсь, пойми! Одно дело, когда я на государство делаю бессмысленную работу, а другое дело, когда я еще и дома становлюсь идиотом!
Отец. Ты государство не трогай!
Сын (кричит). Вы же ржавые все! Давным-давно! А все пугаете по привычке! А никто вас не боится! А вы все пугаете!
Отец. Мы не пугаем! Не пугаем! У нас еще сил хватит определить таких, как ты, куда надо!
Сын. Ах ты… фашист!
Отец молча, страшно посмотрев на него, идет в дом. Грохает дверь.
Сын какое-то время возмущенно пыхтит сигаретой, затем решительно затаптывает ее, но идет не на улицу, а в дом.
Через некоторое время все в том же рванье он выходит, садится на козлы, ждет. Поднимает пилу. Ждет.
Сын (кричит). Ну, ты идешь или нет? (Пауза.) Я жду!
Пауза. В доме, в кухне, видимо, раздается сердитый женский голос. Затем открывается дверь, закрывается дверь.
Голос отца (из сеней). Не буду я с ним пилить! Не буду! Завтра у Прядкина «Дружбу» возьму и напилю!.. И наколю! Сам!.. (Пауза.) Я сказал!
Сердитый женский голос. Хлопает дверь.
Снова сердитый женский голос. Что-то звонкое падает. Голос отца пробует вмешаться, но сердитый женский голос перекрывает все его попытки.
Хлопает дверь.
Отец выходит на крыльцо, плюет в сторону двери.
Спускается, подходит к козлам, не глядя на сына, берется за один конец бревна, сын – за другой.
Заводят бревно на козлы.
Все с теми же мрачными, насупленными лицами начинают пилить.
Постепенно резкие, злые движения их переходят в плавные. Хорошо разведенная, поточенная пила каждый раз вытягивает из бревна желтые струйки опилок. Один чурбан валится на землю, другой…
