– Ладно убиваться тебе. Дева жива. Только оказия такая выходит. – Ведунья задумалась, сказывать матери или Нахабу сначала передать. – Проклятие от Чернобога в силе осталось.
Ласлава встрепенулась.
– Как осталось?..
– Не быть Синеокой замужней.
– Ты что говоришь, старуха?! – Ласлава угрожающе шагнула к знахарке.
– Вот твоя благодарность какая? Быстро ты свои слова забываешь. – Теперь уже Кривозубая наступала на северянку.
Ласлава сникла и низко поклонилась знахарке.
– Виновата я, прости, – попросила она.
Знахарка, понимая, что Ласлава это не со зла, a от горя, нахлынувшего на нее, снисходительно ответила.
– Кто б другой был… – Кривозубая, сжав маленький кулак, погрозила им. – Ты, я знаю, добрая, и имя у тебя такое. Под стать нраву.
– Разъясни мне, Кривозубая, слова свои, – опять попросила Ласлава.
– Ты сама взгляни и раскинь мыслями. Видишь, где рана?
Ласлава знала, что лесной ранил дочь в грудь, и, если бы меч не прошел вскользь (видно, Синеокая в последний миг отпрянула от нападающего, да еще женская грудь не встала на пути наконечника), её бы уже не было. Но почему дочь не сможет расплести косы, стать женой, a значит, и родить дите, не понимала.
– В разум не возьму. Разъясни мне, глупой. – Ласлава дотронулась до руки дочери, решилась, взяла ее ладонь в свою и стала ждать ответа.
– Что говорить-то? Кому нужна замужняя такая?.. Кому захочется ласкать изувеченную, с одной грудью? – Словно раздумывая, говорила знахарка. – Грудь меч сдержать сдержала, а сама не уцелела. Одни клочья. Я еще постаралась. Куски, какие висели, обрезала. Кровь там несильно бежит, а вот гнильё вмиг возьмется и не уследишь. Вот так. Ну, ничего. Я её к себе возьму.
– Как к себе? Зачем?
– Она смекалистая. Не беда, что поздно.
– Что поздно? – перед глазами Лаславы потемнело. Она ртом ловила воздух, но его все одно не хватало.
– Совсем ты глупая, как гляну. У нас принято дитя сызмальства учить. Дело у нас ой, какое сложное! Ну, ничего, девка разумная и рассудительная. Гульба ей теперь ни к чему. Наверстает с моей помочью.
Только сейчас до Лаславы стало доходить, какую затею припасла знахарка для её кровинушки.
– Ты собираешься ее колдовству учить? Себе в помощницы взять?
– Наконец-то сообразила. Я уже немолодая, давно собиралась какое дите взять. Нянчиться не хотела, а тут готовое добро. На ноги поставлю и примусь. Я давно приметила, – она хоть и девка, но в воинском деле не хуже погодок мужеского рода. И, знаешь, чем брала? Не силой, не ловкостью, – смекалкой одной. Смекалистая она. Такая мне и нужна.
Ласлава хотела было крикнуть Кривозубой в лицо: «Не бывать этому! Она – боярского рода, а не колдунья какая-то!», но спесь свою спрятала. Пусть на ноги поставит, а там посмотрим.
* * *
Новость, что Синеокая жива, облетела поселение быстро. В боярском дворе стал собираться народ. Кто-то хотел узнать о девушке, кто-то желал выказать уважение Нахабу, многих интересовала Кривозубая. Лишний раз поклониться и высказать похвальную речь знахарке не помешает: от падежа скота, может, убережет или за урожай гречихи похлопочет.
Вскоре весь двор заполнился северянами. Рядом с порогом стояли подруги Лаславы. Они её беду приняли как свою и теперь пришли порадоваться удачному исходу. Были и друзья Нахаба. Ежели против врагов идут одной стеной, то вместе должны и кубок меда распить за здоровье Синеокой. Про северян из боярского рода и говорить нечего. Младшую дочь Нахаба они любили, многие ещё вчера отнесли дары богам, просили вступиться за северянку, другие с утра побывали у богов. Пришли друзья и подружки Синеокой. Они держались кучкой, вели себя тихо, – не пристало при старших шуметь.
