В 1993 году был начат исследовательский проект по разработке усовершенствованной терапевтической модели для работы с расстройствами пищевого поведения; фактически, предыдущий опыт работы с фобическими и обсессивными расстройствами (Вацлавик, Нардонэ, 2006; Нардонэ, 2006) дал такие важные результаты, что этот вызов в клинической области также был принят.
Системный и стратегический подход к психотерапии уже имел традиции лечения нервной анорексии (Minuchin et al., 1975; Minuchin, 1978; Haley, 1973; Selvini Palazzoli, 1963; Elkaim, 1995). Однако вскоре стало ясно, что расстройства пищевого поведения значительно эволюционировали и явно отличаются от типов патологии, наблюдавшихся в предыдущие десятилетия. Изучение научной и популярной литературы многочисленных авторов, представляющих различные теоретические и прикладные парадигмы психотерапии и психиатрии, показало их крайнюю противоречивость. Особенно обезоруживающими стали результаты терапии, которые были настолько неудовлетворительными, что наводили на мысль о необходимости взглянуть на объект нашего исследования-вмешательства с альтернативной точки зрения, отличной от той, которую разделяли наши старшие коллеги.
Это был вопрос переформулирования диагностических наблюдений и терапевтических стратегий в свете эмпирических наблюдений, полученных из непосредственного клинического опыта. В 1990-х годах критерии диагностики расстройств пищевого поведения предусматривали только две типологии: анорексия и нервная булимия. Хотя они и включали в себя подтипы, но не описывали клинические типологии, характеризующиеся рядом симптоматических форм поведения, таких как очистительные процедуры, физические упражнения, вызываемая рвота, чередование периодов ограничения пищи и обжорства. Эти формы поведения встречались в нашей работе гораздо чаще, чем лишь те две патологии, упомянутые в Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам (DSM), тогда ещё четвертого издания.[1]
Иными словами, официальные критерии, необходимые для установления диагноза, не учитывали фактические реалии, выявленные в ходе непосредственного клинического наблюдения. Эти критерии ограничивали многочисленные варианты расстройств пищевого поведения лишь двумя категориями, одна из которых является антиподом другой: с одной стороны, ограничение в еде как симптом, с другой – чрезмерное потребление пищи.
Первое эмпирическое экспериментальное исследование, проведенное на 192 случаях (Nardone et al., 1999, Нардонэ и др., 2016), показало, что большинство людей с диагнозом анорексии на самом деле были субъектами, которые ели и вызывали рвоту несколько раз в день; кроме того, среди тех, у кого была булимия, многие чередовали периоды ограничения в еде и периоды «восхитительного» обжорства. Выяснилось следующее: то, что раньше считалось вспомогательным симптомом, на самом деле стало настоящим самостоятельным расстройством, основанным на своеобразной форме патологического равновесия. Гипотеза об эволюции расстройств пищевого поведения в отдельные патологические структуры была подтверждена тем фактом, что они требовали совершенно иных терапевтических стратегий, чем те, которые до сих пор применялись для лечения анорексии и булимии. Это явно указывало на то, что функционирование патологии, её формирование и устойчивое существование были совершенно иными, чем у двух изначально обозначенных типов расстройств пищевого поведения.
