С тех самых пор, не знаю уж, что повлияло на Степана, но появилась в его характере нотка осторожности. Стал он, как-то неосознанно, закрывать за собой дверь внутренней задвижкой. И на ночь, вполне осознанно, он втыкал в сено рядом с собой на всякий случай металлические вилы. Помимо прочего, после случившегося теперь у него в привычку вошло просыпаться на зорьке и, сходив в туалет, посидеть возле открытой двери фронтона сарая, свесив босые ноги, всматриваясь и вслушиваясь в шорохи и посторонние звуки ночи. В таком положении он сидел минут пять, а может, иногда и больше, пока сон не одолевал его, и кожа не покрывалась мурашками от утренней прохлады. Тогда он забирался под тулуп и начинал сладко зевать с закрытыми глазами.
Погружаясь в дрёму, Степан, как в бреду, слышал затухающий лай потревоженных собак, гогот гусей, выгоняемых хозяйкой на луг, голосистое пение петуха или отрывистое мычание чьей-то коровы. Время неумолимо двигало круговорот событий, предначертанных расписанием самой природой. Жизнь неторопливо входила в русло привычных занятий её обитателей с наступлением дня. Всё преображалось, приходило в слаженные движения и вроде имело смысл необходимости этих действий.
Только животворящее Солнце, властительница всего сущего на земле, – заполняло собой мир, освещая и согревая всех и вся одинаково щедро.
Сквозь сладкий сон услышал Степан топот деревенского стада где-то на середине деревни, выгоняемого пастухом Курносиком на выпас в специально отведённые места для этой цели.
– Куда, стерва! Я вот тебя счас проучу! – то и дело кричал он звонким голосом.
Этими громкими окриками он, как бы загодя, оповещал о пробуждении заспавшихся молодых хозяек. Мол, пора, соня, выгонять из стойла свою бурёнку. Нынче подоить уж не успеешь!
Его длинный кнут, как змея, кольцом стремительно уходил в сторону нарушительницы порядка в стаде и с громким хлопком, напоминающим выстрел из револьвера, обрушивался на её круп.
– Ну что, больно? Вот то-то и оно-то! А ты на что надеялась, обгаженная скотина, думала, мы всем стадом ждать тебя будем, пока ты утробу свою набиваешь?
Удар был, наверно, болезненный, потому что бедная корова выгибалась от боли и, придя немного в себя, стремглав убегала в стадо. Даже свирепый семенной бык Чавус, и тот боялся этого чёртова кнута. Курносик обладал ещё одним средством и нападения, и защиты, и для отпугивания, как воров, так и диких зверей, способных утащить мелкое животное. Это палица, изготовленная им собственными руками между делом из стволика молодого дубка с корневым наростом на конце, величиной с добрый кулак из которого выглядывали шипы – плохо обработанные более мелкие корни. Ручка этой палицы блестела на солнце, словно отполированная лаком.
Это от долгого пользования. Руки у пастуха были шершавыми, как наждачный брусок. Его неухоженный растрёпанный внешний вид, отражался на его растрёпанных чувствах. Он говорил всё, без всякого стеснения всем, что приходило ему в голову. Ни кто не обращал на него внимания, и почти не вникал в сказанное. Что возьмёшь с пастуха? С обязанностями своими он справляется хорошо, потерь скота нет, ну, и ладно.
Этот топот и покрикивания пастуха, служили Степану ежедневным сигналом для подъёма ото сна и началу выполнения им определённых работ по ведению домашнего хозяйства предназначенных только ему.
После пробуждения Стёпа решительно выскочил из-под тулупа, и его тело окутала приятная прохлада утренней свежести. Он немного размялся и шагнул к выходу. Пред ним простирался величественный гимн человеку! Взошедшее огромное трепещущее живое солнце, необъятное лазоревое небо и залитая золотом земля. Он стоял и захлёбывался восторгом этого величия, созданного природой, и чувствовал себя богом, повелевающим всем этим. Его внутренний мир наполнялся могуществом невидимых волшебных сил дающих право независимо дышать той свободой, подаренной людям создателем. Прокладывать себе путь в жизни, пользуясь своей целеустремлённостью – в том и предназначение молодости.
