Читать онлайн Регина Воробьёва - Поэтический нарцисс

© Воробьёва Регина, 2022

Отражение моста

Сладкие губы и запах её волос,

Робкие руки, достигнут почти предел!

В чёрную воду плавится светом мост,

Капля за каплей тает в чёрной воде.

С ласковой дрожью просит любить всерьёз

И поцелуем молится в ночь судьбе.

Небо разверзлось безднами ярких звёзд –

Жаль, что, придя, их залатает день.

«Милая! – шепчет он. – Нежная!» – и до слёз,

До иступленья рад. «Сколько я шёл к тебе!»

А под ногами бель: плавится светом мост,

Капля за каплей тает в чёрной речной воде.

«Милая!» – подхватив, ветер слова понёс,

В полупрозрачной мгле солнечный диск зардел,

И закачался в такт старый могучий мост,

Загарцевал, поплыл в тёплой речной воде.

Неразборчивый почерк

Однажды утром, опустошив чашечку кофе до золотого осадка,

Я вышла с сигаркой в сад.

Полно вдохнула и улыбнулась сладко,

И ветер мой красно-белый лизнул халат.

Села под клён, в руках – лучших поэтов томик,

Взглянула на розы – и вдруг в спелом бутоне

Нашла маленькую записочку на картоне.

Там говорилось: «Я очарован вами.

Дни напролёт, ночи без перерыва,

Я поглощён безрассудным, но страстным рвением

Вас сделать счастливой. Муза!

Без устали и без минуты лени я в своём сумасшествии

Рад тонуть сгоряча,

К чувствам прислушиваясь – к палачам!

Муза! Прошу, как о смерти, о встрече я.

Завтра. У речки. Часу в восьмом.

Жизнь моя навсегда помечена имени вашего злым ярмом.

Если придёте – я буду самым, самым улыбчивым из людей!

Если же нет, значит, в мыслях – схизма,

В сердце – сто пасмурных декабрей,

В душе – рана. Если же нет – стану

Апологетом буддизма.

Или… нет, лучше от бреда, от помутнения, жара

Уверую в колесо Сансары.

Буду желать в жизни двадцатой сделаться камнем.

Маленьким, где-то на юге спящим.

Чтобы однажды вы рукою, от смеха дрожащей,

Взяли меня разглядеть – и, как неудачника-вора,

Бросили б прямо на дно Босфора,

Чтобы, несчастный – чувством дотла сожжен! –

Я не подумал более о чужом!»

Что ж, прочитала. Видно, писал в бреду.

Но – с ветреностью покончено! Я написала:

«Нет. Не приду. Почерк у вас неразборчивый!»

Восемь недель спустя сижу на поэтическом вечере.

Скучно. Но делать нечего!

Я ведь сижу здесь из уважения к каждому,

Из благодарности и светлой любви

К каждой бездарности, которая своим непутёвым светом

Вот на таком вот вечере способна высвечивать

Айсберг творца-поэта.

Хотя, мне бы в ладошку правой руки сейчас бильярдный кий,

А в уши – скрипку б послушать.

Но!

Поднимается критик из-за стола.

Поправляет очки ненавистным движением –

И все мои лучшие стихотворения – «вздор».

Вздор! Ох, как он песочил, за всё песочил!

Фразы – как захлестали громом!

Я покосилась в его блокнот,

А там! Почерк.

Знакомый

И неразборчивый.

Пешка моя

Пешка моя, двухметровая! Страсть люблю.

Так беспросветно, что, может, грешу.

Иди, наряжу ещё, иди, причешу

Пешку маленькую мою!

Жаром прикосновения воспламеняя ад,

За вином тысячу раз подряд,

В городе мглистом и чёрном

Смотреть друг на друга так чисто и так любовно.

Лучше уже не выточить, лучше нельзя –

Я на тебя променяла ферзя

С таким увлечением и азартом!

(А, кстати, ферзя – я увлекалась в карты

До прошлого лета –

Так вот, ферзя я забрала за валета,

Мне нравится смена линий и цвета

И игры, в которых с ферзями

Смакуют дамами;

Однако теперь я форму ценю с размахом –

Теперь я Чемпион шахмат).

Как ангелы в кружеве штор парят,

Так над холмом раскаляется белым заря,

Так улыбаюсь над спящим я

В через окно павшем пятне фонаря.

Горе

Не будь угрюмым и печальным,

Я не виню тебя, бог знает.

Всё пресловуто и банально.

Ты постарел – я изменяю.

Ты был когда-то гений чувства.

Брюнет, и мышцы, как из стали,

Но поседел ты и осунулся,

А гении ещё остались.

Они красивы однозначно,

Всегда живут весёлым летом!

Не говори, что слишком смачно

Я говорю тебе об этом.

Как ни вели бы праведные бровь

На это заявление в ответ:

Где есть желание и есть любовь,

Там правды нет.

Наивный

Мускулистый, нежный, с глазами Геры,

В лучах Юпитера и Венеры,

В свете камина, мягкий волос снег,

Дрогнули губы, подобные первой росе.

Грешная простота!

В чувстве еле заметный страх.

Ты, может, последний, кого я люблю вот так,

Попавший на остриё пера.

Может, я в грусти не буду, но всё равно

Знай, что, когда я тебя лишусь,

Шумным павлинам в саду раздавая пшено,

Памяти рук не упущу.

Две нимфы и херувим

В моём саду из гипса херувим

Любуется телами юных нимф,

Ему приятно видеть их изгибы.

(Могли, вообще-то, и за ним

Увидеть кое-что они бы).

Над чёрным золотом земли

Они могли бы присмотреться

К нему – он создан для любви

Из мышц и не имеет сердца.

Когда ни блюда на столе

И с виски опустела кружка,

Всё то, что мир доверил мне,

Шепчу одной из нимф на ушко.

Момент – приподнятая бровь!

Завидно скотская улыбка,

И это плоть теперь и кровь

Свободной, молодой и гибкой.

Она уже возбуждена,

Второй рассказывая то же,

И в каждой клеточке пьяна

Пропахшая нарциссом кожа.

Копна волос, где вся длина

Овита розами, мгновенно

Распущена; теперь она

Совсем не нимфа, а Сирена.

Теперь, ожившие, не прочь

Подруги навестить дружка,

Как только наступает ночь

И лишь темнеют облака,

Так сразу нежный ангел к ним –

И наслаждение, восторги!

А утром: нимфы, херувим

И будто б не бывало оргии.

И будто не было вина

На поцелуе смело, жадно,

И мышца страстью сведена

Не стала прямо в центре сада.

Как будто месяц, как пятак

Из меди, не хотел к ним рухнуть.

Четыре розовых пятна

Грудей, от тела дрожь – и к духу.

Как будто красный какаду,

Свернув от обаянья шею,

Не подсмотрел, когда в саду

Очередной был слышен шелест.

И будто б резвый херувим,

Лишившись совести и страха,

Двум бледным парам рук – худым –

Не позволял лукавить с ним,

И лист с кудрей как не был стряхнут.

Как будто не пришла заря

И все советы были мимо –

Так равнодушно на меня

Глядят умиленные нимфы.

Но в их чертах сквозит порок,

И ясно видно мне из окон,

Как у одной помят венок,

А у другой небрежен локон.

Луну украли

Луна качнулась, Луна в гневе!

Свет брызнул с щеки ручьём –

К ней, ночной Деве,

Пришёл свататься Чёрт.

«Заберу, – говорит, – мира лишу.

Будешь светить в аду,

Я там для тебя двух лебедей пущу,

Будут тебе танцевать на пруду.

Не обижу, вина налью,

Лучшие блюда попробуешь у меня,

А как полюблю,

Так, как никто б бледную не полюбил тебя!»

Закончив речь, хватает за обе руки,

Тащит под землю, Луна вопит:

«Нет!», но, увы, под ногами уже горят огоньки,

На стенах чёрный лежит гранит.

Подводит к зеркалу – чистая красота!

Затягивает на талии ремешок

И, улыбаясь лукаво так,

«До тебя, – говорит, – собирался бог».

Не плакать, прощаясь, не лезть на рожон,

А только тонуть в аромате роз.

Любиться легко должно,

И – бог сохрани! – не всерьёз.

Южане

Волны горячие, волны бегут,

Разбивая о скалы груды воды.

Две одинокие розы на берегу,

Когда закат в золото сыплется, как дым.

На моём берегу. Мой океан,

Где не бывает дождя и грозы,

И, улыбаясь сквозь лёгкий туман,

День поднимается в жаркую зыбь.

Нимфа тунику сколола на брошь,

Танцует, кувшин неся на весу,

За ней наблюдает свирепый вождь

Минуту-другую – а после за ней идёт по песку.

Красавица

Я хитро смотрю – вы молчите,

Я нежно – ответа нет.

Мой чувственный мститель,

Забудем, что было. Идите ко мне!

Не будьте серьёзны,

Вы – неудачник-вор.

Быть видимы созданы красные розы,

И прятать их в руки – ужасный вздор.

Клянусь, не продержите долго,

Пусть даже вы плут,

Уколитесь только,

А раны когда заживут?

Любовница

Он зло спросил меня: «Где ты была?»

Спокойно говорю: «Была у моря.

На нимф смотрела, на цветы, прибоем

Снесённые к ногам, и как синеет мгла.

Одна». Он не поверил – я не лгала.

«Одна? Ты проклялась опять!»

Глаза потупив: «Одна».

И ничего мне, кроме как молчать.

«Я должен был изобличить вас сразу!» –

Метнулся в сторону, над бровью вена вздулась.

Он приподнял разбить фарфоровую вазу –

Я улыбнулась.

Буря

Друг, прости, что тебя предаю я,

Что тяну за собою, когда тону.

Ты же знаешь, меня моя личная буря

Иногда утомляет саму.

Прихожу к опустелому мысу,

Где на небе – прекрасная гжель.

Я сродни унесённому в море нарциссу

И к корням не вернусь уже.

Объяснение в Сорренто

I

Танец, Сорренто, сердца набаты,

Милый, прошу, не клянитесь мне!

Вы для меня слегка простоваты,

Мы не сошлись ни по чьей вине.

II

Только мерцают далёкие звёзды,

Роза вчера расцвела у окна.

В небе повисли звёздные грозди

И между ними – цветок Луна.

Вы слишком чёрствый, слишком тревожный,

Чёрствые люди всегда пусты.

Вы наблюдатель, а я заложник

Этой торжественной красоты.

Италия

Я твержу себе: «Нет! Не тяни ему чашу с ядом!

Головы не лишай!

Не влюбляй словом, не влюбляй взглядом,

Не влюбляй, веерами шурша».

Образ твой потом по деталям

Он же будет читать, он же будет искать

В сотне мест!

А ты будешь уже в Италии

И тебе надоест.

Это чувство! Как будто под градусом,

Будет искать

Совершенно всерьёз!

А ты будешь с другим уже адресом

У моря и жёлтых роз.

Будет думать: за что обманули?

Долго думать и долго страдать.

Он – тебя и тебя одну лишь,

А ты – не его и никогда.

Завтрак на летней террасе

Мрак с мира сдут, развеян, как пыльца

Из чрева розы подлым ветром;

И небо ясно, небо сине.

И блещет корочка яйца,

Как золото, на лососине.

В разгаре осень, но душа стремится к пламени и маю,

И, кажется, чертовка-вьюга так далека,

Когда стакан с топлёным молоком я поднимаю,

Приятным ожиданием глотка

Томясь до каждой клетки резвой плоти,

И жаждет нового свершенья плоть,

И, хоть осенний воздух стенно плотен,

А всё ж и сквозь него ещё сочит тепло.

И в каждом грома призрачном раскате –

Когда не правда гром вдали! – теплу

Есть место. Яркий луч гуляет по столу

Нагому, там, где чуть приподнятая скатерть

Алеет кружевом; я влюблена.

И ты влюблён. Есть в мире ль больше тайна

Желания? Когда одна

Лишь мысль жжёт внутри и та – забавна и случайна.

Пить кофе на ночь

Пить кофе на ночь

И слышать: «Ну, пойми!»,

А кто бы понял вас,

Смотреть на черноту оконной рамы

И проклинать весь мир

С одной, возможно, мыслью о том, что было.

«Спаси меня,

Спасти тебя

Я по вине любви не в силах».

Тоска и ревность давят грудь,

Жжёт злость, в висках колотит громко –

«Да сделай, чёрт же, что-нибудь!

Ведь ты не влюблена нисколько.

Скажи уйти, скажи, опять

Увлечена и знать не хочешь.

Я больше не могу страдать!» –

«Хотя нуждаюсь в этом очень».

Я жду, когда совсем стемнеет

Я жду, когда совсем стемнеет,

Начнётся страшная гроза,

И я приду про всё сказать,

Хотя никто уже не верит.

Я признаю свои ошибки!

Я зря прошу: дай руку мне!

В глубинах злых моих морей

Всё утонуло в толще зыбкой.

А этот город! Наважденье,

И страшный холод от Невы.

На чёрном мраморе видны

Здесь самой чёрной ночью тени.

Я же знаю, что вы меня любите

Я же знаю, что вы меня любите.

Вы простите, а если не сможете – глупо.

Вы ведь, друг, не со мной, очевидно, счастливым не будете,

Вы не будете вовсе – вас сразу убьёт разлука.

И хотя вы серьёзным и твёрдым так часто кажетесь,

Что как будто бы вы никогда не любили,

Но когда б не улыбка моя – каждая! –

Кем бы были вы, друг, где б вы были?

И о чём мечтали бы с тихой нежностью,

Если б не было нас на свете?

Друг, я – ваш меценат с неизбежностью,

Самый в мире большой благодетель.

Молчи!

«Молчи! Он слишком прост и слишком груб,

Твои стихи ему смешны и наги!» –

Мне думалось, а пальцы белых рук

Предательски рвались к бумаге.

И я писала; я за страсть всего

Быстрей пишу, слова точны и строги,

И до сих пор не знаю, для кого,

Но адресую многим.

Любите?

Вы признаетесь.

И в ответ на моё молчание выдадите грому подобное: «Смейтесь!

Ну, давайте! Ведь вам обсмеять только б всякого!»

Это может, но, друг, не вас. Вы не тот, и мой смех слишком монетен,