Читать онлайн Валерий Гришковец - Поезд вне расписания

***

ПОЕЗД МОЙ ИДЕТ ВНЕ РАСПИСАНИЯ,

ПРЯМО В ДОЖДЬ, ПЕРЕХОДЯЩИЙ В СНЕГ.

ЖИЗНЬ ПРОШЛА – СПЛОШНОЕ ОЖИДАНИЕ,

ЖИЗНЬ ОСТАЛАСЬ – ЗАПОЛОШНЫЙ БЕГ.

ПРОЖИТ ВЕК. И С НИМ – ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ.

НЕ С ТОГО ЛЬ ТАК НОША ТЯЖЕЛА?!

ВОТ И СКУКА – СУКА БЕЗБИЛЕТНАЯ

В САМОМ СЕРДЦЕ ГНЕЗДЫШКО СВИЛА.

БОЛЬ И ТЯГОСТЬ – МОЛОДОСТЬ ВЧЕРАШНЯЯ.

ЗАВТРАШНЯЯ СТАРОСТЬ – КАК СУМА…

В ПОЕЗДЕ НАПЛЕВАНО, НАГАЖЕНО.

ЗА ОКНОМ – НИ ОСЕНЬ, НИ ЗИМА;

ТО ЛИ ПОЛЕ, ТО ЛИ ЛЕС ПОРУБЛЕННЫЙ —

СИРО, ГОЛО… ВЕЧЕР ЛИ, РАССВЕТ?..

КРАЙ РОДИМЫЙ, СЛОВНО ХРАМ ПОРУГАННЫЙ.

В СТЕЛЬКУ ПЬЯН, ХРАПИТ В УГЛУ СОСЕД.

СПРЫГНУТЬ, ЧТО ЛЬ, СОРВАВ СТОП-КРАН, ДА ПО ПОЛЮ,

ДА БЕГОМ ОБРАТНО!.. А КУДА?!.

ВЕК И Я, ДРУГ ДРУГА МЫ ПРОХЛОПАЛИ,

ПОСВИСТЕЛИ МИМО ПОЕЗДА…

Первые стихи… Они пришли в непорочную душу девятилетнего пацана, когда рабочая окраина провинциального городка тонула в чистом полесском снегу, набивавшемся под самые стрехи невысоких пролетарских жилищ. Белый снег детства и черные булочки «оттепельных» зим. Всегда, даже только с прилавка, выпеченные в виде (замерзшей) птахи с угольком изюминки на кончике смешно обрубленного носа-клюва. Эти булочки-птахи впечатлительный шалопай заедал снегом – сводило зубы, бурчало в животе – и летел по накатанной грузовиками проезжей части неглавной улицы Пинска на одном коньке-«снегуренке», намертво пригнанном ремешком из свиной кожи к валенку. Чем еще мог порадовать тебя батька, за семьдесят рублей «новыми» тягавший вагонетки со шпоном на самом крупном предприятии города – фанерно-спичечной фабрике («фанерке»), что три раза в сутки будоражила округу нудным, тяжелым и колючим как наждак гудком…

Но кто сжалился над тобой – дал свободно догулять детство? Ты вдруг бросил карандаш и бумагу, и, пряча за пазухой кеды (от матери), бежишь в спортзал ДСШ (детской спортивной школы) – бывшей главной синагоги Пинска – в секцию бокса. Разве без секции мало доставалось тебе «по роже», раз-по-раз выходя «один на один» со сверстниками, но чаще с пацанами постарше к школьной уборной – подальше с глаз всё видящих и знающих училок. Из-за девчонок? Как ты влюблялся… Нет, читал бы умные книжки, а то: «…в зеленый вечер под окном на рукаве своем повешусь…» И хриплый голос «блатаря» Высоцкого с магнитофона под чужим окном. И первые двойки. И первое… вино, купленное на деньги, что выдал тебе с друзьями какой-то скрюченный мокрогубый очкарик за дрова, стянутые с «фанерки». Как в то лето гоняли вы вплавь бревна по Пине, пряча их небольшими штабелями в кустах на том, загородном берегу…

Первая любовь… Первая печаль… Первое вино… Первая беда…

Стихи, стихи…

И первые гонорары. Тебе, восьмикласснику, кривясь («не имею права без паспорта») выдает их «почтовая тётка» все на той же рабочей окраине, раздавшейся вширь и потянувшейся «хрущобами» к солнцу…

Почему ты бросил школу, едва получив такой долгожданный паспорт?.. Двойки пугали? А может, захотелось иметь «свои» деньги, ведь ходил уже вовсю на танцы-«гопанки» с окрестной шпаной? И опять же – вино… А может, недоставало «свободы»? Ах, эта свобода!.. Но завод, вечерняя школа… И вдруг – о, это твое «вдруг» – ты, оглядываясь на темные окна уже не твоей школы, пошёл на вокзал, взял билет: «в Симферополь!» и, ни кого не предупредив, кроме лучшего друга, укатил в Крым. Первая встреча с морем…

Стихи, стихи…

И бегство обратно, домой. Никуда не берут на работу. Мать изводится, – что делать?.. И любовь. Свидания в зимнем, парящем над мирозданием парке… Но тебя призывают в армию. Слава Богу, тебя призывают в армию! Ну что тебе, вечно лятящему и битому, кирзачи и портянки, ледяная стужа и пыльная сушь Семиречья?.. Все, все по плечу, но… письмо от той, что так любишь, из-за которой некогда даже подумать о матери… Письмо, после него уже – ни сна, ни покоя, ни света… На отдаленном посту чуть было не нажал на курок «калашникова», заглянув перед тем в мертвый зрачок ствола…

Стихи, стихи…

«Над вымыслом слезами обольюсь…”, «Подтвердить строку судьбой…”. Судьба, судьба… «Любовь, печаль, разлука, дороги синий дым…» Вымысел – судьба?.. Судьба – вымысел?..

Стихи, стихи…

1995

С давних, еще юношеских лет живет во мне прозаик, но… но, видимо, помрет он, так и не появившись на свет Божий. Сколько было задумок, сколько раз я пытался усадить себя за стол писать большую прозу, роман, повесть. Ведь материала (имеются в виду темы, сюжеты и т. д. и т.п.) вокруг, да около, да во мне самом, в жизни моей – не одному классику на собрание сочинений хватило бы… Видать, нет большого таланта. Усидчивости, а это – одна из составных таланта большого писателя – во мне точно нету. И все-таки кое-что из своей жизни я должен, просто обязан рассказать людям. Ну, хотя бы о том, почему и как я оказался в Москве. А еще о том, как, и главное, почему запрещали издавать мою первую книгу. И кто запрещал. И как все это происходило. Не сомневаюсь, будь что-нибудь подобное в биографии какого-нибудь негодяя, имею в виду самозванных «классиков», коих ныне развелось несметное количество, давно бы раздули такое… Тем более, что во всем белорусском Союзе писателей во все послевоенные времена не было ни одного, подчеркиваю это, диссидента. Борони Бог, я тоже не диссидент. И никогда не собирался им быть. Впрочем…

Кое-что из «Бюро находок» я показал друзьям в Москве. Посоветовали быть скромнее. смелее и… не таким уж распахнутым. Что ж, первое постараюсь учесть обязательно. И если, что не так, простите великодушно.

Итак, я живу в Москве. Кое-кто считает меня поэтом. Поэт ли я? Часто сомневаюсь. Особенно, когда прохожу по Пушкинской площади мимо памятника (по-моему, одного на лучших памятников российской столицы) Александру Сергеевичу Пушкину. А на Пушкинской площади, как и на Тверском бульваре, где установлен также прекрасный памятник прекрасному русскому поэту Сергею Есенину я бываю очень часто – там находится Литературный институт, где два года я учился на ВЛК – Высших литературных курсах, и где по сей день по разным делам приходится бывать и теперь.

Московское время – особое время. Так было всегда. Так оно остается и поныне. Короче говоря, писать есть о чем. Как-никак шестой год ошиваюсь тут. Московское время… Недаром же по совету поэта Юрия Кузнецова не смотрю телевизор и не читаю газет. Ну, за редким исключением. Скажем, «Завтра». Иногда – «Литературную Россию». И то «одним глазом». А ко всему смотрел бы еще «ящик» да читал что-нибудь вроде «Московского комсомольца» – давно лежал бы с инфарктом, а то и в ящике. Уже без кавычек.

Итак, живу в Москве. Закончил ВЛК. Было дело после учебы на кypcax, не сдав по глупости выпускных экзаменов, вернулся на родные берега. Пошатался по Пинску, попил (с избытком) дерьмового вина, и…

Тянет белокаменная, ох, как тянет к себе хлебнувших однажды из ее до одури хмельной чаши!.. Приехал. Поселил знакомый в коммуналку. Пошел на старое место: сторожем в храм Благовещения Пресвятой Богородицы, что в Петровском парке. Попал я туда, казалось бы, совершенно случайно в конце сентября 1994 года, на втором году учебы на ВЛК. Нужда заставила искать работу. И повел меня туда сокурсник, ростовский поэт Бажен Петухов. Сам он покрутился сторожем здесь месяца два, не выдержал. Поначалу и я мучился. Ой, как мучительно долго тянулись для меня первые сутки дежурств, как томился я, как рвался скорей за ограду, в общагу…

Кстати, первое стихотворение, что я написал в Москве, называлось «Ветер». И заканчивалось оно так:

Я слыл непутевым, отчаянным,

От жен уходил и детей,

Мол, что мне?! Да вот же нечаянно —

Церквушка. И стал у дверей…

Было это написано ровно за год до моего прихода в храм Благовещения, 5 октября 1993 года.

А еще, приехав в январе 1995 года домой на каникулы, как-то среди ночи (помню, зачитался) решил я разглядеть. что же за икона висит в моей комнате. Каково же было мое удивление, когда подошел поближе и разглядел: именно икона Благовещения Пресвятой Богородицы висела в углу моей комнаты. Хотя икон в моей квартире было всегда много – мать глубоко верующий человек. У меня же в комнате висела всего одна – Благовещения Пресвятой Богородицы. Утром спросил у матери, как давно висит эта икона в моей комнате. «Всегда висела», – ответила мать. А жил я в этой квартире, точнее – был прописан, уже 14 лет…

Что интересно, если на первые дежурства ехал я, без преувеличения, как на каторгу, то потом, после учебы на ВЛК живя уже самостоятельно в Москве, намаявшись в ее несусветной сутолоке, я спешил (и спешу) в храм, как спешат в родной дом. Выйдешь из метро, войдешь в парк и… предстает взору такой светлый, такой долгожданный, такой желанный… Словом, за церковной оградой отдыхал я (и, слава Богу, отдыхаю до сих пор) и душой и телом.

Надо сказать, что не один я такой, нашедший прибежище в храме, успокоение душе и телу. Правда, я до сих пор работаю в храме, хотя какая это работа?.. Сотни, тысячи москвичей идут и едут в храм Благовещения Пресвятой Богородицы, чтобы послушать проповеди протоиерея отца Димитрия Смирнова. Едут со всех концов Москвы. Писатели, художники, артисты, военные и штатские, все, кто увидел, кому сияет свет Православия…

Рядом с храмом, буквально через дорогу, еще недавно известная всему миру инженерная академия Военно-Воздушных Сил России имени Жуковского. Начальник академии – генерал-полковник, дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт Владимир Коваленок.

Довелось как-то видеть, как наш прославленный земляк шел, глубоко втянув шею в генеральскую шинель и скорбно глядя под ноги. А ведь орел, высоко летал! Хорошо помню, как читал стихи и поэмы, посвященные Владимиру Васильевичу, помню и то, как, открыв рот, смотрел ему вслед в гостинице «Минск» в дорогой родной столице. Тогда наш герой-космонавт был еще и депутатом Верховного Совета БССР. На весь Божий свет шумел самый демократический в нашей недавней истории год – 1990-й. Бывшие союзные республики смело объявили о своей независимости. Депутаты везде и всюду, чуть не проглатывая микрофоны, ревели о свободе и суверенитете. Не осталась в стороне и родная Беларусь. И герой-космонавт, депутат Верховного Совета Белорусской ССР Владимир Васильевич Коваленок, словно между микрофонами, разрывался между депутатами, сторонниками КПБ, тогда еще общесоветской, и оппозицией от БНФ, бескомпромиссно разбившей «iмперскiя аковы вялiкадзяржаўнага шавiнiзму». Одно время депутат В. Коваленок метил даже в Председатели Верховного Совета Республики Беларусь. Но надо было расстаться с Москвой, с Россией и ее Вооруженными Силами. Что ж, с Москвой окончательно не расстались ни Алиев, ни Шеварднадзе – ни первый, ни второй не передали свои роскошные квартиры москвичам, как, впрочем, обладателями, точнее сказать – владельцами шикарных московских квартир остаются десятки, сотни и даже тысячи национал-радикалов теперешних независимых и все еще пока зависимых от Москвы республик…

На такие, довольно скучные рассуждения подбила меня случайная встреча с земляком-космонавтом в Москве. Кстати, не лучшие времена переживает нынче и академия имени Жуковского. Дворец в Петровском парке, где она вольготно «квартировала» в советские годы, отходит в распоряжение сенаторов (губернаторов) России, так что скоро Владимиру Васильевичу Коваленку на работу придется ездить на одну из московских окраин, и мы теперь вряд ли встретимся. Даже случайно. А работали, можно сказать, бок о бок. Жаль, не знал об этом Владимир батькович, может… хотя стихов космонавтам я не посвящал: не по чину было. Но хорошо помню, как в декабре 1973 года нас, солдат и офицеров, задержавшихся на аэродроме у неисправного самолета, чуть не до паники напугал другой земляк – Петр Климук.