– Не волнуйтесь, Лиза, ваша история в надёжных руках. – В этот момент у меня похолодело внутри – никак не могу привыкнуть к тому, что он читает мои мысли… Старик скрипуче продолжал: – Сейчас вы чувствуете ветер обстоятельств, ощущаете его присутствие. Тот самый ветер, который несёт наше утлое судно по жизненному пути, кидает из стороны в сторону. Если бы мы были полноправными владельцами своей жизни, сами могли выстраивать её по своему усмотрению… Так ведь не можем, лишь обстоятельства толкают нас к переменам. Судьба, если угодно.
Судьба… О ней говорил мне старый хитрый телепат, который заранее предвидел наше появление и уже наверняка просчитал всё на сотню ходов вперёд. В его руках было его собственное будущее, которое он мог лепить на ходу, сверяясь с будущим мира в поисках нужного ему результата.
– Я не верю в судьбу, профессор, – возразила я. – Единственная судьба, которая у нас есть – это та, что мы творим самостоятельно. Вы же сами приняли решение отправиться с нами. Не судьба или обстоятельства, а лично вы.
– Ничего этого не было бы, если бы вы не прилетели. И вы бы не прилетели, если бы не налёт на музей. И далее, и далее, до самого сотворения мира через взлёты и падения, радость, боль и ошибки…
– Кстати, об ошибках – я ошиблась тогда и перепутала ампулы. – Я вспомнила наш недавний разговор о событиях в интернате, пока мы коротали время, поднимаясь сквозь атмосферу Джангалы. – Не знаю, что было в тех ампулах, которые я украла в лазарете, но это было точно не то, что нужно. Об этом стало известно только через два дня, зато Хадсон сразу понял, что его регулярно обносят. Понял это по осколкам разбитого пузырька с хлоридом натрия в мусорном ведре, из-за чего и решил провести ревизию.
– И это привело к последствиям.
– Не могло не привести, – кивнула я. – Я оказалась далеко не первой, но сразу после меня все седативные спрятали в главный корпус под замок. А доступ к нему остался только у Хадсона и Травиани… – На меня вновь накатывали пенные волны воспоминаний. – Знаете, профессор, всё это заставило меня принять жестокость как неизбежность. Пока есть болевые клетки, будет и жестокость. Но она не напрасна только в одном случае – когда ею наводится справедливость.
– А что есть справедливость, если уж на то пошло? – Мэттлок вздохнул. – Ответы будут своими собственными для каждого, лично полученными от судьбы…
Врата приближались. Мне трудно было прикинуть их размер, но они поражали воображение. Угольно-чёрный овал механизма заполняла ярко-голубая переливчатая пелена, а по всему диаметру конструкции торчали зеркальные панели, непонятного назначения короба, цилиндры, сложные переплетения металлоконструкций. Целые пучки маневровых двигателей выводили причудливые узоры на фоне тьмы межзвёздного пространства, словно гирлянды на новогодней ёлке.
И сейчас, как и перед каждым гиперпрыжком, я прокручивала в памяти сценки, ситуации из прошлого, подспудно опасаясь, что этот прыжок станет последним, что туннель схлопнется, и нас разорвёт в клочья, разотрёт в пыль бешеными энергиями, которые царили там, под нашим трёхмерным пространством. Или того хуже – мы просто исчезнем в вечном нигде. Кажется, я где-то читала о том, что больше половины людей, которые хоть раз воспользовались переходом, подспудно боятся исчезнуть всю свою оставшуюся жизнь. Для этого придумали даже научный термин и занесли его в список фобий…
