Там, в интернате, всё ещё оставались мои друзья, но я не могла вернуться. Меня разрывало изнутри, хотелось грызть землю и биться головой о дерево, но сквозь лихорадочное возбуждение я осознавала – вернуться сейчас означало самоубийство. Вера, Аня, я вас не брошу! Доктор, надеюсь, вы в порядке… Обещаю, я вернусь…
* * *
Почти наощупь я пробиралась сквозь примятую сорную траву меж двух неровных колей, по щиколотку заполненных водой. Мне всё время казалось, что за мной гонятся. Сказывалось напряжение последних дней, а в теле бушевал адреналин, но, поминутно оглядываясь назад, я видела только непроглядно-чёрный туннель укрытой ветвями просеки.
В какой-то момент, услыхав гул мотора позади себя, я соскочила в овраг и затаилась в кустах, и вовремя – по дороге в сторону от лагеря пронёсся огромный чёрный седан, который почти всегда был припаркован у входа в главный корпус. Машина директора…
Седан исчез среди деревьев, и всё стихло. Только раскатистое эхо отдалённых редких выстрелов доносилось откуда-то издалека. Потеряв счёт времени, я продиралась сквозь колючие кусты вдоль тёмной лесной просеки. Тело работало на автомате, а сознание отключилось, предоставив полную свободу рефлексам. Шаг, другой, ещё, и ещё…
Вскоре начало светать, и я уже могла различать путь. Я в исступлении отмеряла шаги, пока лесная колея не вывела меня на потрескавшуюся от старости бетонную дорогу. После долгого монотонного пути я наконец остановилась, чтобы решить, в какую сторону повернуть, и в этот момент пришёл шок. Сбивающей с ног волной отвращения накрыл он меня, придавил сверху запоздалым осознанием – я впервые в жизни убила человека. Каким бы он там ни был – он был живой до того, как я искромсала его горло скальпелем. Теперь он лежит там, в луже собственной крови, с застывшей предсмертной гримасой на лице. Он больше никогда не будет двигаться, говорить, думать. Его жизнь погасла навсегда и бесповоротно.
Я машинально опустила взгляд. Всё было в крови – протезы, руки, роба. Кровь высохла, превратившись в бледно-багряную корку, пропитав собой ткань, въевшись в неё намертво. Всё было испачкано чужой кровью, а воздух вокруг был тяжёлым, налитым чугуном, и невыносимо разил железом. Мышцы мои гудели, горло саднило, лихорадочный озноб охватывал меня от макушки и стремился вниз, вниз, к самым коленям. С ужасом я почувствовала, как по бёдрам потекло что-то тёплое, и тело вовсе перестало меня слушаться. Как подкошенная, я рухнула на землю, только и успев выставить перед собой протезы рук…
* * *
… Едва ощутимый запах аммиака, мерный гул и лёгкая тряска первыми предвестниками пробуждения ворвались в моё сознание. Следом за ними сосущий голод и обжигающая жажда напомнили о том, что я всё ещё была жива. Открыв глаза и оглядевшись, я обнаружила себя полулежащей на пассажирском сиденье старенького грузовичка, поскрипывающего рессорами на неровностях дороги. Рядом, на водительском сиденье, седой мужичок почтительного возраста в клетчатой рубашке и плоской кепке сосредоточенно крутил руль. Увидев, что я очнулась, он повернулся ко мне и заговорил на тарабарском:
– Hvordan har du det? Vågnede op? Vent, ingen pludselige bevægelser er nødvendige, nu… – Откуда-то снизу он достал бутылку с водой и протянул мне. – Hold det, drik det.
Прильнув к горлышку бутылки, я жадно глотала тёплую воду. Поперхнулась, закашлялась, и вода полилась мне за воротник. Ещё пара глотков – и бутыль опустела, а я перевела дух и прохрипела:
