Пограничье двух миров - страница 10

–  Але…Сей…сам…тё…икемэн!

(Потом, спустя время, я узнал: это значит "красавчик"…)

Я краснел. Не знаю как, но краснел.

После бани мне дали чистую, хоть и простую одежду – лёгкий хлопковый кимоно. Я вышел из дома и вдруг услышал, как одна из девушек крикнула в спину:

–  Алексе-эээй!

Я обернулся.

Она показала мне язык.

– Вот же лисичка восточная… – пробормотал я. – Или это у них так принято?

С тех пор я стал чаще захаживать в угол двора, ближе к бане. Вдруг снова позовут? Вдруг у них это, вроде, традиции – мыть чужаков?

Да и после этой бани я как будто стал чуть ближе к ним – не только телом, но и как человек. Пленник уже не враг, а что-то вроде странного гостя, над которым можно пошутить, но которого моют, кормят и даже зовут по имени.

Мне начали позволять выходить во двор чаще, а иногда даже проходить вдоль задней стены дома. Конечно, всегда под присмотром моего любимого охранника – молчаливого самурая с выражением бревна .

И вот однажды я заметил: за забором, в нескольких шагах от меня, движение .

Дети. Несколько голов, чёрные чёлки, тонкие пальцы, цепляющиеся за край досок. Один на другого влезает, другой хихикает, третий что-то шепчет и машет рукой, мол, тихо-тихо, он может услышать!

Я нарочно поворачиваюсь резко.

БАХ!  – как будто испугался тигр.

Головы исчезают, а из-за забора слышно писклявое:

–  Кааайгокудзин!

И шепотки:

–  Гаикокудзин! Гаикокудзин!

( Иностранец! Иностранец! )

Некоторые пальцем тычут, когда я прохожу мимо. Кто-то даже дразнится, копируя мою походку. Однажды я услышал, как один мальчишка прошептал:

–  Каппа но као…

( Лицо как у каппы.  – то ли демон, то ли черепаха такая.)

– Сам ты каппа, – бурчу себе под нос и ухмыляюсь.

На следующий день всё повторяется. Забор, головы, глазёнки. Только на этот раз – неудача .

Я услышал лёгкий треск, затем тонкий крик – и с другой стороны забора что-то шмякнулось на землю.

Я сразу понял – один из них упал .

Подбегаю. За забором – мальчишка лет шести. Тощенький, в грязноватой хэмаги, со сбитым носом и испуганными глазами. Он сидит на земле, держится за лодыжку и дрожит. А из-за забора – никто. Все остальные сбежали.

– Эй, – говорю тихо, на корточках. – Спокойно. Всё нормально.

Мальчишка отшатывается, дрожит, потом вдруг срывается на крик:

–  Окааа-сааан! Отоо-сааан!

(Мама! Папа!)

– Тихо, тихо, – тянусь к нему рукой, но он отшатывается.

И тут, как гром среди ясного неба, появляется мой стражник . Он подскакивает, как будто я собираюсь съесть ребёнка, выхватывает меч – не полностью, но достаточно , чтобы загородить проход между мной и мальчиком.

Я встал. Спокойно, но тяжело.

Посмотрел на него так , как, наверное, смотрел бы волк на другого волка, наступившего на его лапу. Без слов, но с такой тяжестью в глазах, что даже он, этот глыба с мечом, чуть попятился.

– Опусти меч. Он – ребёнок.

Сказал по-русски, медленно, с нажимом.

Он не понял слов. Но понял смысл . Секундой позже он медленно отступил, не убирая руки с рукояти. Я кивнул – мол, спасибо, не мешай.

Подошёл к мальчику. Присел рядом. Осторожно, будто подходил к дикому зверьку.

– Дай посмотрю, – сказал.

Он смотрел на меня с испугом, но уже без истерики.

Я показал на свою ногу, потом на его. Положил руку на землю. Медленно.

– Итай?  – спросил. (Больно?)

Он кивнул. Я осторожно потрогал лодыжку. Вроде, без перелома. Синяк, растяжение – не больше.

– Ай-яй-яй, – сказал я, как бабка в деревне. – Кто ж так прыгает? Не самурай, а воздушный шарик.