– А подарки принес? – спросил у отца Никитушка, тут же поставленный на ноги.
– А как же! Это тебе, это снова тебе, – Иван Дмитриевич доставал подарки из бумажного пакета, – а это маме.
– Опять от Гельки? – спросила сквозь зубы Прасковья Матвеевна, брезгливо оглядывая шагреневый календарь.
– Что ты? Самолично покупал.
– Икону в том поцелуешь? – усмехнулась бывшая супруга.
– Конечно, – вздохнул Иван Дмитриевич, решив, что грех в том невелик.
Иван Дмитриевич подошел к киоту и застыл как вкопанный.
– Что? Никак передумал? – снова усмехнулась Прасковья.
Крутилин, не отрываясь, смотрел на полку, на которой стояла икона «Рождества Христова». Судя по потрескавшемуся лаку, старинная. А согласно описания, едва не выкинутого вчера в ведро, похожая на украденную в Булатово – в центре на красном ложе Богоматерь в черном одеянии, прямо над ней в окружении ангелов вол и ослик, смахивающий на коня; в левом верхнем углу спешат в Вифлеем волхвы с дарами; в правом – ангелы сообщают пастухам Благую весть; внизу под Богоматерью её муж Иосиф Обручник и две служанки – у одной на руках младенец, вторая наливает воду в купель для его омовения.
– Так будешь целовать или передумал? – вопросила бывшая жена.
Иван Дмитриевич, перекрестившись на икону, прошептал молитву:
– Господи Боже, славься тот день, когда случилось Рождение Твое! Обращаемся мы, грешные, к Тебе за помощью и просим избавить нас от трудностей повседневных. Услышь молитвы наши и помоги обрести душевный покой и мир. Явись же к нам да помоги нам, к Тебе, Великому Спасителю, обращающимся. Аминь.
Взяв икону в руки, троекратно ее расцеловал, а затем повернул, чтобы осмотреть обратную сторону. Ведь главная примета расположена там – след от пожара в виде крупной груши. Есть груша! Значит, точно та самая, похищенная в Булатово икона. Но как она попала к его бывшей жене? Как бы поаккуратней её расспросить?
– Маменька, маменька, я правильно сложил? – неожиданно для Крутилина Никитушка очень обрадовался азбучному ящику – вывалив на пол буквы, сразу начал собирать какое-то слово.
Неужели читать научился?
– На лавках так пишут? – спросил Никитушка, закончив труд.
Иван Дмитриевич повернул голову, поглядел на выложенное слово «ЛАВКА» и хлопнул в ладоши:
– Неужели грамоту знаешь?
– Нет! Просто запомнил рисунок.
– Надо ему учителя нанять, Прасковья…
– Рано. Пусть сперва молитвы заучит. А ты, верно, очень спешишь, Иван? Никита, что надо сказать на прощание?
– До свидания, Иван Дмитриевич.
– Какой я тебе Иван Дмитриевич? – улыбнулся, будто шутке, Крутилин, но про себя решил, что надо бы почаще бывать в прежней семье. Иначе сын его скоро позабудет. – Иван Дмитриевич я только для подчиненных. А для тебе – папенька.
– Так что у меня теперь два папеньки? – удивился мальчик.
– Как сие понимать?
– Модест Митрич тоже велит папенькой называть.
– Какой-такой Модест Митрич? – обернулся к бывшей супруге Крутилин и только сейчас заметил, что и платье на ней новое из модного кашемира, и волосы убраны не под гребенку, как прежде, а в прическу, и легкий флёр «Виолет де парм» в комнате витает.
– Один знакомый, – отвела глаза Прасковья Матвеевна.
В первый раз в жизни Крутилин видел её смущенной.
– Ах, знакомый! И почему какой-то знакомый велит моему сыну именовать его папенькой?
– Модест Митрич предложение мне сделал. А его приняла.
– Ты же в Христовы невесты собиралась стать…
