К концу первого отделения Дольскому еле удавалось останавливать аплодисменты и петь дальше. Витя ходил за кулисами мрачный, только повторял: «А мне теперь что делать? Хоть вообще не выходи!»
Дольский продолжал петь, рассказывал что-то смешное, зал то и дело разражался одобрительным хохотом и аплодисментами. Но когда он объявил «Рецепты коктейлей», стал при этом длинную историю рассказывать, я насторожилась. Если это то, что он вчера одним куплетом напел в автобусе, то исполнять со сцены такое нельзя, тем более в присутствии партийных боссов.
Так и есть, она! Что теперь будет?! Выразительно смотрю на Витю, но тот почему-то спокоен. А Саша между тем нарочито «поддатым» голосом выдаёт рецепт за рецептом, и каждый встречается восторженными рукоплесканиями.
…Если взять сто грамм аэрозоли,
Что от тараканов и клопов,
И добавить жидкость для мозолей,
Капнуть капли три «шанель» духов,
Влить туда резинового клею
И разбавить лаком для ногтей —
С этого и грузчики балдеют,
Я же только вижу в темноте.
Я не по изысканным салонам,
Знал по подворотням этикет,
«Южное» мешал с одеколоном,
Это ж, братцы, фирменный букет!
Зал просто взорвался хлопками и криками. Седьмой ряд дружно улыбался. Это был триумф. Дольского не хотели отпускать, он выходил, кланялся, явно порывался ещё спеть, но Витя ему показал на часы.
Всё, Саша ушёл за кулисы. Мы кинулись к нему, стали поздравлять, обнимать. Костылев со своей командой распаковывали шампанское, этот концерт был их «пробным шаром», и уже сейчас было понятно – победа! Мы праздновали не только успех Дольского, но и успех нашего начинания, а самое главное – торжество свободы. Если уж седьмой ряд, заполненный всеми представителями власти, говорит «да», значит, действительно, жизнь переменилась.
Один Резников был не весел и, кисло поздравляя Сашу, добавил:
– Ты хотя бы подумал, что мне теперь во втором отделении делать?
Мы с Сашей, не сговариваясь, чуть не в один голос, ответили:
– Петь, что же ещё!
Витя только рукой махнул и пошёл в гримёрку привести себя в порядок.
Дольского обступили со всех сторон, народ прорывался за кулисы и тащил всякие дары, в частности – спиртное. Саше предлагали выпить, но он отшучивался, а мне тихонько сказал:
– Куда бы отсюда свалить? Уже все достали! Пойдём, прогуляемся.
Ладно, думаю, Витькины концерты я знаю, а с Дольским хочется пообщаться, к тому же настроение у него странное, лучше я с ним побуду. Выбираемся на свежий воздух. Уже темно, мы бродим по каким-то пустырям, и Саша мне рассказывает истории из своей жизни. Про Галича, как тот у него деньги занимал, как они гуляли неделями в Свердловске, а потом, после отъезда Галича за кордон, к Саше пришли из КГБ, дело завели.
– Только в этом году отстали, – вздохнул Дольский.
Потом про живопись заговорили. Он, оказывается, рисует и даже пишет маслом. Договариваемся встретиться в Питере, он покажет свои картины.
– Слушай, что я тебе скажу, – вдруг произносит с усилием и тоской в голосе, – эти псы устраивают баню, нас всех туда тащат.
– Меня – нет, – шучу я. Про баню слышала от Вити. Сам мэр Елфимов приглашает, а завтра – к нему на дачу едем. Понятно, что в баню я со всеми не пойду, буду коротать вечер в гостиничном номере.
– Я не хочу туда идти, – капризным голосом говорит Саша, – они там голые нажрутся, а я им песни пой. Знаю я эти дела. Уже предупредили, чтобы гитару не забыл. Можно я с тобой побуду? Посидим, чайку попьём, я тебе свою лирику спою.
