Похождения Козерога - страница 69

Он тоном следователя, выявляющего преступника, заявил:

– Замечено: на утренних уроках Гаврилов клюёт носом, его клонит в сон. Пусть честно, как подобает настоящему мужчине, комсомольцу, признается, чем он занимается по ночам, вместо сна!

Голубев явно намекал на то, что в бессонные ночи Гаврилов слушал «Голос Америки», откуда и почерпнул сведения, порочащие наших чекистов и решения партии.

Сейчас я бы ответил ему, чем занимаются по ночам настоящие мужчины. Но во-первых, я ещё не был настоящим мужчиной, во-вторых, буквально трясся с перепуга, в третьих, не мог сказать правду, отчего прихожу на занятия не выспавшимся. Ведь надо было здесь, в канцелярской обстановке, чужим людям изложить трагедию нашего семейства. Рассказать о том, что отец бросил нас, а отчима мама выгнала. Что так получилось: я, как старший сын, стал вроде бы главой семьи, тем более, что уже неплохо зарабатывал на гонорарах за статейки в «Калининградском комсомольце», и до копейки приносил деньги в дом. Что мама откровенно делилась со мной заботами и печалями, а заодно излагала свою бурную, полную сложнейших ситуаций биографию. Эти её монологи регулярно затягивались далеко за полночь. Вот и клонило меня в утренние часы в сон. Ну, как можно было обо всём этом рассказывать на судилище в райкоме комсомола?! Вместо объяснений пробормотал я нечто невразумительное.

Затем прозвучал прямой вопрос секретаря РК ВЛКСМ:

– Отвечай, Гаврилов, ты говорил, что если бы не арестовали врачей-вредителей, то товарищ Сталин был бы жив?

Всё сжалось у меня внутри, я испытал животный ужас. И глядя глаза в глаза, бледный, трясущийся от страха комсомолец Гаврилов выдавил:

– Нет. Не говорил.

Это была полуправда, ибо по смыслу из моего заявления одноклассникам как раз и следовал такой вывод. В общем, ответ мой можно назвать сознательной ложью труса. Изобличать свидетельскими показаниями, чего я отчаянно боялся, почему-то не стали. Хотя, чего проще – весь класс слышал те крамольные слова.

Удивило и другое: меня отпустили, не приняв никакого решения, мол, «иди на все четыре стороны, пока что». Исключение из школы тоже как бы повисло в воздухе. В кабинете у директора прогремел над моей повинной головой голос «Сашки» Безгребельного: «Гнать таких надо из советской школы», но грозного приказа по этому поводу не вывесили на доску для всеобщего обозрения.

Меня продолжали игнорировать, как прокажённого. Один Колесников защищал друга, как говорится, на всех перекрёстках.

Вдруг всё разрешилось самым чудесным образом: в прессе появилось правительственное сообщение о том, что арестованные врачи вовсе не убийцы, и они полностью реабилитированы. Выходило, гражданка Лидия Тимашук возвела на них напраслину. Орден Ленина у неё отобрали. Антисемиты поутихли.

Весенним днём в бане ко мне подошёл тот самый секретарь райкома, который вёл дознание по поводу «антисоветского высказывания комсомольца Гаврилова». Он спросил меня с видом заговорщика:

– Гаврилов, скажи, ты уже тогда знал правду?

Гаврилов загадочно и торжествующе улыбнулся:

– Стало быть, знал!

Но как же всё-таки сакраментальная фраза, брошенная мной в том памятном споре, дошла до райкома комсомола? Может, кто-то из одноклассников «настучал»? Да, ничего подобного!

Уверен, многие из них делились с родителями, что происходит в школе. Наверняка рассказали и о моей речи, выглядевшей как бы защитой врачей-убийц, заклеймённых партией и правительством, всем обществом. Мол, вот дурак, нашёл кого защищать! Вряд ли в семьях обсуждалось – прав Гаврилов или нет. Скорее всего, мудрые родители, зная обстановку в Советском Союзе, и то, какие беды принесёт подобное обсуждение, советовали детям помалкивать, забыть глупое, безответственное высказывание. Только в одном семействе отец, военный особист, насторожился, как говорится по должности. Он сказал сыну, что это нездоровые настроения, что их надо в корне пресекать, что он, как коммунист, просто обязан сообщить в комсомольские органы, какие гнилые идеи распространяет член ВЛКСМ. Сын, это был мой хороший товарищ, умолял отца не делать этого, но тот поступил так, как диктовала партийная дисциплина. Мне об этом со слезами рассказал сам мой товарищ: