— Марсель! — чуть не хнычу я.
Оперативно скручиваю полный радостей подгузник и откидываю в сторону, зажимая пухлые ножки на весу. Черт, бежевый ковер! Салфетки! Мои руки!
Тянусь к пеленальному столику за неблагоразумно оставленной там пачкой влажных салфеток, подцепляю их кончиком пальцев, изгибаясь чуть ли не мостиком, и сбрасываю на пол. Достаю сразу горсть спасительных средств гигиены и подкладываю под младенца. Еще горсть помогает стереть мне следы детской неожиданности с собственных рук, потом с ребенка. Что делать с ковром, черт побери?!
Отпускаю ноги сына и принимаюсь очищать длинный светлый ворс. Марсель, почувствовавший свободу, тут же перекатывается на живот и уползает на четвереньках за кровать. Голозадый. Да и плевать. Все самое интересное он уже сделал в эти чертовы подгузники-трусики. А меня больше волнует, кто додумался стелить в детской этот гребанный бежевый ковролин?
Тру злосчастный ворс, проклиная тот турник, что встал на пути моего счастья. Если бы не эта дурацкая травма, вполне вероятно, я сейчас чувствовала бы эйфорию от этих мамских дел, летала на крыльях гормона, нюхала попку младенца, словно пыльцу единорога, и не помнила, что была и другая жизнь. Что была другая я.
Но, как назло, я все помню.
Словно это было вчера.
За диваном раздается странное журчание, и меня охватывает новый приступ подкатывающей истерии. Это не может быть моя жизнь, просто не может!
— Господи, — возвожу глаза к потолку, беззвучно взывая к парню наверху, хотя никогда в него не верила. — Пусть это не будет огромной лужей, — молюсь впервые в жизни. А говорят, только тряска самолета способна сделать атеиста верующим.
Но, судя по распространяющемуся по комнате запаху, я так и умру ни во что не веря.
— Марсель, — хнычу, пробираясь к неугомонному пацану за диван. — Нет! Фу! — кричу, увидев в его руке соску. — Где ты ее взял?!
Выхватываю пустышку ровно за мгновение, как она окажется в распахнутом рту и получаю новую порцию воя. Со слезами, соплями и слюнями. К захлебывающемуся плачу присоединяется очередной стук в стену.
— Себе постучи! — ору в ответ.
Нервы окончательно сдают. Нужно выбираться отсюда. Хватать чемодан, деньги, шампунь и линять! Точно. Найти бы еще телефон! И ребенок… не оставлять же его посреди надутой лужи в близи к опасным предметам? Я не опытная мать, но и не совсем идиотка.
Так. План. План.
Дитё — помыть. Телефон — отрыть. Сестру — найти.
План — отстой, но каким-то чудом придает моральных сил, потому что зажигает свет в конце этого адского туннеля.
Подхватываю орущего писуна на руки и несу в ванну. Пока я, жестокая женщина, игнорировала его ор, он успел изваляться в луже, которую надул и теперь никакие салфетки ни его, ни меня не спасут. Закидываю младенца в ванну, он тут же прекращает плакать и с интересом смотрит на меня. Что? Любишь купаться, крикун?
Это хорошо.
Открываю воду над раковиной, жду, пока прольется. Поворачиваюсь к Марсу — он уже на четвереньках и ползет по дну керамической ванны к свисающей с крана мочалке. Ни на мгновение глаз не оторвать! Что за неугомонное существо?!
Поднимаю его и снова усаживаю на попец, стягиваю грязный полурасстегнутый комбез, который это не спасло. Фу, хоть перчатки надевай, ткань вся пропиталась детским фонтаном. Откидываю грязную тряпку на пол и морщусь. Марсель изворачивается и ложится животом на дно холодной ванны, задорно молотя ее кулачками. Да, очень здорово, приятель, но как же тебя мыть?
