Покров над Троицей - страница 16

-Дуня! Дуняша! - кинулся Ивашка к подружке.

-Охолонись, - хмуро отстранил его Игнат, - давай аккуратно на бок перевернем, осмотреть надоть…

Вся ткань на спине была красна, от лопатки до пояса шёл ровный, как по ниточке, разрез, откуда сочилась густая тёмно-кровавая масса. Ивашка не выдержал и отвернулся. Игнат скрипнул зубами, сорвал с себя кафтан, снял рубаху, сложил вчетверо и приложил к кровоточащей ране.

-Держи так! Не отпускай! - скомандовал он сомлевшему товарищу, а сам, подхватив бердыш, принялся выбирать и рубить прямые ветки лещины.

Уложив на бердыш и мушкет охапку прутьев, аккуратно опустив на это подобие носилок лёгонькое, почти невесомое тельце, они торопливо несли его к монастырю, опасливо поглядывая на вражеские сотни, собирающиеся на противоположном берегу Вондюги.

-Отчего она молчит, Игнат? Почему ничего не говорит? - глотая слёзы, бубнил Ивашка, спотыкаясь о кочки и камни.

-Осторожней, сиволап, - хмуро отвечал Игнат, - не капусту несёшь. Одной ногой со мной ступай, растрясём же. К лекарю её надо. Только плохо всё… Видишь, не стонет даже. Ох, беда-беда…

Монастырь встретил юношей набатом и плачем. Убитых было много. Тела уложили у ворот Троицкого собора, и их отпевали сразу несколько священников. Женщины выли и причитали. Мужики стояли, ломая шапки и пряча друг от друга глаза.

-Ну что, михрютки сиволапые, пятигузы суемудрые, - кричал им в лицо Голохвастов, осаживая гарцующего под ним коня, - ослушались повеления? Говорил же вам, окаянным, за ворота ни ногой! Испробовали польской милости? Все эти смертушки - на вашей совести! Как искупать будете?

Селяне бычились, клонили головы к земле, ничего не отвечая на обидные, но справедливые слова младшего воеводы.

-Да что там думать, мужики! - возвысил голос один из них, зажиточный, в добротном сермяжном армяке и мягких сапогах с короткими голенищами. - Ополчаться нам сам Бог велит. Бить челом перед воеводами о даровании оружия с обещанием держать его крепко, а латинян лупить так, чтобы из них пух и перья летели.

-Кто таков? - обратил внимание Голохвастов на оратора.

-Клементьевские мы, воевода! Никон Шилов, - в пояс поклонился мужик.

-Хорошо сказал, Никон. Поручаю тебе подворье монастырское обойти, с народом поговорить, сделать роспись селян, охочих до драки с латинянами. Сегодня к полудню повелеваю собраться у Конюшенной башни - там посмотрим, что вы за вояки…

***

Внимательно выслушав речь Голохвастова, архимандрит отошел от окна княжьих покоев, выходящих на площадь, и чинно присел за стол напротив хмурого Долгорукова.

-Вот и слава Богу, - перекрестился Иоасаф. - Не было бы счастья, да несчастье помогло. Озлился мужик, затаил обиду на ворога, теперь не отступится. Будет твоему войску пополнение…

-Ты, отче, мне так и не ответил, - пропустил воевода мимо ушей слова архимандрита. - Что за воев видал я сегодня на стенах? Кто они, и пошто такие гордые, что ни единым словом меня, осадного воеводу, не удостоили?

-Чашник это наш монастырский, Нифонт Змиев, с братией, - нехотя ответил архимандрит, - а не говорит, потому что принял обет молчания. Хватает тех, кто языком, как помелом, чешет…

-Ты мне, отче, зубы не заговаривай, - вспылив, вскочил на ноги Долгоруков, - этот чашник со своей манипулой у меня на глазах казачью полусотню к праотцам отправил. Луки у них княжеские. Владеют ими мастерски. Каждый на сотню шагов белке в глаз попадёт. Мы вроде заодно тут сидим, а ты от меня охабишься. Негоже так…