Один Шумский всегда был гений обаятельности. Не нужно ни славы, ни почестей. «Слава им не нужна и величие…» И как юный пионер – всегда готов! И всегда всех перепивал и гитарно перепевал.
Хули-о-Игласез! Дела молодёжные. И после этого мне будут говорить, что Олежка, который в сто раз здоровее Шумского, сам упал с балкона! Да, просто явилось новое поколение, и мы должны уступить им самое дорогое – жизнь.
Почему меня они не убили? Прикололись, или сказался свет прошлой славы? Но если меня нет год, другой, третий – разве я не умер? Или сказали семье: «Будете вякать – убьем!» А может, они желают меня как-то использовать? Они ведь продуманней нас, хотя я и не могу предположить: «Как?» Тот лысый мудак, Алексей Потапов выглядит очень подозрительно похожим на Алексея Потапова из нашего института. Наш был худой и волосатый, правда, а этот жирный и лысый. Наверное, не он! Потапов меня узнал бы. Хотя, я сам как кусок говна выгляжу.
Думают, что я напишу потом мемуары бойцов Системы? Если так, то они добились очень даже противоположного эффекта. Или портрет Осетра? Пожизненный монумент, пожалуйста, чтоб он скорее сдох!
Анекдот о жизни. Чукча вступает в партию.
– Можешь не пить?
– Могу, однако.
– А не курить?
– Могу.
– А не охотиться?
– Могу.
– С женой не спать? За родину жизнь отдать?
– Да, пожалуйста, хоть сейчас!
– А, что так?
– А на хрена мне такая жизнь!
Дверь склада примерзла и никак не открывалась. Отмотав на лыжах, я пошёл раскочегарить печь и принести в баке (моё ведро) углей, чтобы её оттаять или облить кипятком. А огонь, пока я бродил, погас.
Огонь я получаю, высекая искры над парами бензина.
Стал откапывать бочку, проклиная беспамятность, где бензин в доме, и лом, и оттепель, когда всё обледеневает, а тут… Он!
Я как в анекдоте, без всего, «только лыжи забыл снять» и на них взлетаю на пирамиду из бочек. Стояли они ненадежно и покатились.
Они катятся, а я по ним на лыжах! Ну, кто мне поверит?!
Когда они раскатились, оборачиваюсь, хочу защититься руками (ножа нет), – он удирает во все лопатки. Оглянулся раз. Вижу, одного глаза нет, черное дупло. Мстить, значит, приходил.
Потеряв обе лыжи, я следом за ним к дому.
Впереди он, за ним черные бочки, следом – тоже весь белый, я.
Четвертая встреча, патетическая
Болтался по дому без одежды, совершенно забыв, где я, пока не столкнулся с ним нос к носу. Вот тогда я понял выражение «волосы встали дыбом». На улицу без оружия я уже не выхожу, так медведь забрался в окно одной из пустующих комнат. Я орал ему что-то несусветное, кричал криком, как говорят. Голос – это всё, что у меня было. Но он не девушка, и не уходил, еле умещаясь в коридоре. Его останавливало, видимо, только то, что он поранил морду о стекло. Вся в крови, плюс – зияющая правая глазница. Мстить опять пришёл за выбитый глаз. Неуловимый мститель! К тому же Он оказался Ею. За окном, в треске ломающихся льдов и кряканье гаг, орал медвежонок. Может, раз она дама, мой голос и мой вид на неё всё-таки подействовали, а, может, при старых зимовщиках она была здесь раньше и сохранила тёплые воспоминания. Тут еще зашумело радио. Я – жив!
Побыл при ней эксгибиционистом из сауны. Раскрылся…
Радио опять сдохло. Прекрасная погода. На юге – мираж земли. Над ней настоящий караван: «К-ррлыыы!»
Сделал запасной домик с печкой у склада. Однажды заблудился в пургу, когда шёл от него к дому.
