Это было так неожиданно и странно, что я растерялась и почувствовала себя по меньшей мере рядовой запаса. Впрочем, вовремя вспомнила, что врачи и медсестры – военнообязанные, а Инна наверняка из военного госпиталя. Потом это подтвердилось: она посменно менялась с медбратом Кириллом.
Инна проводила меня в комнату, где Северин сидел в кресле-каталке, на нем он передвигался по дому, когда отставлял в сторону свои костыли. Наши глаза встретились, минутная пауза прервалась грустной репликой от Северина:
– Привет! Извини, что сижу. Вот и встретились. Как ты выросла! Как похорошела. Восемнадцать в декабре? Я помню.
Он протянул мне руку. У меня от волнения чуть не брызнули слезы, чего со мной никогда не случалось. Разве в детстве, самом раннем, когда я злилась от нехватки слов и непонимания взрослых, топала ногой. В тот недолгий период, о котором мама с улыбкой вспоминала, как они с папой называли меня Мишка топотун-негодун. Видимо, характер уже тогда формировался. Впрочем, – Стрелец! Школьницей я ужасно смущалась, когда она рассказывала об этом посторонним в моем присутствии. Мне и тогда хотелось топнуть ногой, чтобы мама замолчала.
– Да, совсем забыла! Это я испекла тебе! – Я протянула Северину пергаментный сверток с эклерами.
– Мерси, мадемуазель Полин, – попытался шутить Север.
От этих слов мне вспомнилась наша первая встреча и мое «мерси» ему за то, что достал меня из грязи и донес до дома. Господи, как давно это было! Каким веселым и беззаботным он мне казался тогда! Нереально взрослым и таким недосягаемым для меня. Сердце сжалось от боли, когда я увидела розовый шрам на кисти его руки, но я уже овладела собой, чтобы не выдать своего волнения.
– Я пойду поставлю чай или попрошу Инну. Я ведь ни разу не была у тебя на кухне.
Из комнаты Северина я пошла по коридору и увидела медсестру, она сидела в кресле у включенного телевизора и смотрела «Новости». Диктор сообщила, что в стране произошел очередной теракт. По экрану поползли кадры с места события. Это стало почти привычным делом, хотя разве можно привыкнуть к подобному.
– Я принесла пирожные, можно поставить чайник? – обратилась я к Инне. Она поднялась с кресла перед телевизором и включив газовую конфорку, поставила на нее чайник. Когда я вернулась, Северин сидел в своем кресле-каталке и, казалось, спал. Рядом на полу валялся использованный шприц. Я позвала Инну. Она вбежала в комнату и подняв с пола шприц, сказала, не глядя на меня:
– Вам, девушка лучше уйти.
– Что с ним? – с тревогой спросила я.
– Теперь он долго будет спать в отключке.
На подоконнике лежал пергаментный сверток с эклерами.
«Он так и не съел ни одного, выходит зря старалась». – эта мысль сжала мне горло и я вновь повторила свой вопрос Инне. Она посмотрела на меня и сказала:
– Это война. Ее последствия.
– Ничего не понимаю, он был рад мне… Можно я еще приду завтра?
Инна кивнула:
– Приходи.
Выйдя за ворота дачи Северина, я не сразу пошла домой, а еще долго бродила по Кирсановке. С серого неба без остановки лил дождь, а я все шла и шла по скользким дорожкам поселка, вдоль чужих заборов, цепляя собой мокрые кусты. Время будто исчезло, но сознание вернуло меня в реальность бытия. Оно напомнило, что пора возвращаться. Скоро обед, опаздывать нельзя.
Когда Гриппа открыла мне дверь, вид у меня был еще тот: туфли и плащ намокли так, что хоть выжимай, даже зонт не смог противостоять ветру с его дождевыми наскоками. Тетка посмотрела, но не промолвила и слова, а понесла мой плащ на просушку к печке. Туфли Гриппа предусмотрительно набила газетой.
